Чичагов вышел из Колы в мае 1765 года во главе отряда из трех кораблей. Спустя неделю корабли прошли остров Медвежий, где были задержаны противными ветрами, и в начале июня были остановлены вблизи Бельсунна льдами. Только в середине июня корабли подошли к зимовью Рын-дина, где взяли на борт запас продовольствия и всего необходимого для дальнейшего плавания. Однако льды не позволили пройти далее севернее 80 градусов 26 минут, после чего в последних числах июля было решено возвращаться. На обратном пути Чичагов миновал зимовочную базу в Ре-шерше, где оставалось мало продовольствия, о чем Рындин направил рапорт на имя царицы Екатерины с промысловым судном двинянина Василия Меньшикова. Эта просьба запоздала в связи с наступлением осеннего времени и поэтому зимовка 1765/66 года для людей Рындина оказалась настолько тяжелой, что он потерял часть своей команды. В целом начальство в Петербурге осталось недовольно результатами похода Чичагова и потребовало его повторения на будущий год.

Второй поход не принес ничего нового — льды остановили корабли практически на той же широте, где было решено ложиться на обратный курс «за непреодолимым к намеренному пути от льдов препятствием». 30 июля корабли пришли к базе Рындина, где оставались в течение недели. Здесь выяснилось, что судьба зимовщиков оказалась бы еше страшнее, если бы не помощь поморской артели, зимовавшей в 30 верстах восточнее базы Рындина. Во время стоянки окрестности базы были положены на карту. 10 сентября 1766 года отряд Чичагова вместе с участниками двухгодичной зимовки вернулся в Архангельск, получив определенные сведения о режиме льдов и погодных условиях в водах Шпицбергена.

В последующие полтора века Россия не предпринимала каких-либо официальных шагов в отношении Шпицбергена, тогда как поморская деятельность протекала здесь достаточно активно, что подтверждается статистическими данными, обнаруженными Русановым в архангельских архивах: «Общее число промышленников, отправившихся за трехлетие на Шпицберген, составляет 360 человек, а вместе с кормщиками должно достигать 378 человек. На промысел было взято ржаной и ячменной муки 11 120 пудов… Количество судов, выходивших на Шпицберген не из Архангельска, остается неизвестным» (1945, с. 282–283); тогда как только указанный порт отправил 18 кораблей, с другими пунктами Поморья их было, разумеется, существенно больше. Важно, что Русанов сохранил для нас имена как кормщиков (Рах-манин, Савин, Старостин и др.), так и владельцев судов (Пушков, Окольнишников, Стукачев и др.) — все известные в Поморье династии, помимо названий кораблей.

Вот какими увидели поморов наши соседи-норвежцы в Тромсе в середине XVIII века: «Это были высокие крепкие парни, с длинными, густыми, ни разу не бритыми бородами, курчавыми желто-рыжими, рыжими или темными волосами, загорелыми обветренными лицами, с длинными кустистыми бровями над жесткими твердо смотрящими глазами, короткими мясистыми носами и большими ртами, украшенными здоровыми и белыми зубами. Их мускулистые и полные необычайной силы тела были облачены в длинные, широкие, плохо сидящие на них и собранные в складки вокруг талии верхние одежды… из серо-белого или бледно-синего полотна, причем грязных, запачканных кровью и порванных в некоторых местах. На ногах некоторых были некрашеные финские сапоги. Они также носили брюки до колен, но под верхней одеждой большинство русских носило синие или красные рубахи или блузы, которые по талии охватывались поясами, на которых висели длинные ножи… На голове эти парни носили самоедские шапки из меха с длинными свисающими пестро окрашенными завязками из меха и ткани, которые они перебрасывали на спину, или шляпы и шапочки».

Едва ли эти люди имели героический облик или, как теперь говорят, имидж, как это представляется порой в наши дни. Видимо, достаточно обыденной внешностью — невысокий румяный бородатый крепыш, судя по описанию англичанина Мартина Конвея со слов ветеранов архипелага, норвежских охотников, — отличался и российский рекордсмен среди зимовщиков-поморов Иван Старостин. Он зимовал на архипелаге 32 раза, не покидал его полтора десятка лет подряд. После смерти в 1826 году уже в весьма преклонном возрасте он так и не расстался с любезным ему Шпицбергеном, где и был похоронен. Участники экспедиции 1868 года под начальством Адольфа Эрика Норденшельда (о ней речь впереди) вспомнили замечательного помора: «Его развалившаяся изба все еще стоит к западу от Грин-Харбор на том мысу, который носит его имя, и среди множества могил есть и его могила, но какая из них — память об этом умалчивает».

Действующая промысловая поморская база на Шпицбергене в 1780 году была описана английским судовым врачом Бакстромом, нашедшим общий язык со своим коллегой Идерихом Пахенталем, в качестве лекаря обслуживавшим русскую зимовку. Это описание тем и ценно, что все последующие свидетельства иностранцев относятся ко времени упадка русских промыслов на Шпицбергене. Поэтому свидетельство Бакстрома разительно отличается от последующих описаний иностранцев прежде всего отражением благополучия и даже определенного комфорта, разумеется, по меркам того времени. «Когда мы прибыли к поселению, мы представились командиру и фельдшеру, которые нас встретили весьма любезно и пригласили посетить их дом, где мы сели отдохнуть. Наших людей угостили мясом…

Жилище русских было разбито на две большие половины, каждая площадью в 30 квадратных футов, но с таким низким потолком, что я в своей меховой шапке задевал за него. Посредине дома стояла круглая печка, которая одновременно согревала помещение и служила камбузом и хлебопекарней, она отапливалась плавником, который массами выбрасывает здесь на берег. Большая труба служила одновременно и для вывода дыма, и для копчения мяса. По трем стенам переднего помещения стояли лавки шириною в три фута, накрытые медвежьими шкурами, на которых спала команда. Постели капитана и фельдшера постланы были шкурами белых песцов, а койки штурмана, кока, плотника и некоторых других — овчинами. Стены помещения были гладки и замечательно чисты. Гладкий и чистый потолок был сбит из ровных толстых досок. Свет попадал в помещение через достаточное количество стеклянных окошек в 2 квадратных фута, пол же был глиняный. Все помещение имело с наружной стороны в длину 60 футов и ширину 34 фута; оно было построено из толстых бревен 12 дюймов в диаметре, сложенных в замок и законопаченных сухим мхом; пазы и шел и кроме того густо залиты глиною и песком, так что холодному воздуху доступа в помещение не было. Крыша состояла из сосновых досок…

Из Архангельска ежегодно отправляют сюда одно судно приблизительно в сто регистровых тонн, с экипажем, состоящим из капитана, шкипера, фельдшера, штурмана, кока и человек 15-ти команды. Люди снабжаются мушкетами, винтовками, порохом, большими ножами и другим оружием, необходимым для добычи китов, моржей, оленей, белых медведей и песцов. С хорошими запасами муки, водки, платья, лыж, лесными материалами, строительными инструментами и прочими необходимыми вещами это судно ежегодно в мае месяце выходит из Архангельска и прибывает в июне или июле…

Отправляется в Архангельск с грузом, состоящим из шкур белых медведей и песцов, гагачьего пуха и других перьев, моржовых клыков, копченых оленьих языков и прочего.

Зимовщики не получают никакого жалования, только полное продовольствие и известную часть выручки за добычу. Капитан получает 5 %, шкипер и фельдшер 3 %, плотник, штурман и кок 2 %, а каждый матрос 1 %. Фельдшер рассказывал, что капитану обыкновенно достается более 1000 рублей, ему самому более 600 рублей, а матросам от 50 до 60 рублей» (Ставницер, 1948, с. 32–33).