Долго не мог сосредоточиться, в голову лезли то плюмбумы, то феррумы, наконец, в памяти всплыл аурум, формула золота, это тоже ничего не дало, напрягся и вспомнил атомный номер, атомную массу, плотность, температуру плавления, память у меня теперь, как у стада слонов, всякую хрень помнит, нужное в этом хламе не сразу отыщешь, даже о сусальном золоте с отчаяния подумал, уже хотел бросить ломать голову, не маркграфье это дело, как вдруг уже не в мозгу, по крайней мере – не в головном, всплыло просто ощущение золотой монеты, а их немало прошло через мои пальцы.

Почти сразу я ощутил холод, словно подуло с севера и принесло колючий снег, а на ладони потяжелело. Горячий комок трудно назвать монетой, но это золото, я щупал, пробовал на зуб, подбрасывал на ладони, чувствуя тяжесть благородного металла.

Придать нужную форму никак не удавалось, что-то у меня с воображением, слишком пляшет и бунтарит, но я уже вошел в азарт и заставлял себя с таким напором, словно ломаю тюремную решетку в ночь перед казнью. Наконец удалось расплющивать и делать ровные такие диски, но с изображением никак не клеилось, однажды только получился всадник, пронзающий копьем мелкую такую ящерицу, буковки вообще плясали.

Наконец я решил, что эти монеты будут выдавать за особо старинные, да и кого интересует клеймо, в золоте главное – вес. Сейчас измочалился, создавая одну-единственную монету, словно отряд смертельно раненных вылечил, но, возможно, со временем научусь делать с меньшими затратами сил…

По аллеям за это время бессчетное количество раз прошли гуляющие. Мне кажется, кто-то замечал меня в кустах, но предпочитал делать вид, что не видит, так спокойнее. Когда покой и демократия, никому ни до кого нет дела, что удобно в первую очередь для Бадии. Диктатуры возникают только в демократических обществах, там нет против них защиты…

Выждав момент, когда вблизи никого, я хотел выскользнуть на аллею, но послышались голоса, я присел за толстым деревом. Показались двое придворных короля, осанистые, дородные, все в расшитых золотыми нитями костюмах, один на ходу втолковывал другому:

– Даже мышь можно продать как слона, если правильно ее упаковать! А ваши люди работают по старинке…

– Да они просто тревожатся, – возразил собеседник, толстый, даже тучный, но с непропорционально худым лицом. – Слухи всякие ходят…

– Чем тревожнее слухи, – сказал первый, – тем быстрее можно сколотить богатство.

– Только обладая аппетитом бедняка, – ответил худолицый уныло, – можно со вкусом наслаждаться богатством; только при кругозоре глиноеда можно наслаждаться по-королевски… У меня богатство… гм… уже есть. А что дальше?

– Копить еще! – сказал первый энергично.

– Зачем? – спросил худолицый. – Быть богатым в наше время как-то рискованно.

– Вы о конунге?

– Да.

– При нем станем еще богаче!

– Может быть, – согласился худолицый. – Если выполнит все обещания. А если нет? Вдруг захочет отобрать, и что мы сможем? Скажем, что это нехорошо?

– Но не дурак же он!

– Глупости делают не всегда из-за дурости, – сказал худолицый рассудительно. – Вон Энтони Пауэр – мудрейший человек!.. А как вожжа под хвост попала, что натворил?…

Они медленно удалились, иногда останавливаясь и рассматривая цветы, я не расслышал, что там случилось с Пауэром, выждал еще чуть, выскользнул на аллею и направился твердым шагом сына степей к гостевому домику.

После дождя все чисто, светло, вымыто, а дворец сверкает в солнечных лучах, как драгоценный камень. На мраморных ступенях дворца расплескалось жидкое золото, глазам больно от его блеска.

Из-под такого же тяжелого мраморного козырька высыпала группа девушек, Элеонора среди них, как гордая лебедь среди утиц и гусиц, идет ровно и смотрит перед собой, а они щебечут, верещат, дурачатся, блудливо зыркают по сторонам, где далеко за деревьями мелькают налитые молодой силой мужские фигуры не слишком скованных приличиями кочевников.

Я соступил с аллеи за толстое дерево, увидел цветочки и присел, делая вид, что считаю лепестки. Элеонора остановилась, девушки сгрудились вокруг нее, затем брызнули в разные стороны, как вспугнутые пташки. Она выждала чуть, я вздрогнул, когда ее взор каким-то образом отыскал меня через заросли цветущих кустов, и наши взгляды встретились.

– Рич, не прячьтесь, – услышал я ее чуть иронический голос. – Я вас точно не покусаю.

– Жаль, – пробормотал я, – это было бы здорово…

Прикусил язык, нельзя вставать на привычную дорожку легкого трепа, принцесса может всерьез принять мои слова, в смысле, как приглашение к флирту, продрался между двумя высокими клумбами цветущих роз на ее сторону.

Элеонора смотрит с вопросом в темных глазах, волевое лицо слегка похудело, ставши еще более элегантным и стильным.

– Подкову потеряли? – спросила она сочувствующе.

– Да меня и не подковывали, – сообщил я.

– Я имела в виду, – поправила она себя, – вашего коня.

– Да, – согласился я, – мы с ним так похожи, так похожи!.. Нет, я ничего не терял. Просто мы, кочевники, такие романтики… А это так романтично: присесть под цветущей черемухой под пение соловья!

– Вашего коня перековали, – сообщила она невесело. – И всю сбрую заменили.

– Там и так хорошая сбруя, – ответил я. – Как и седло. Недавно купил. Задешево.

Она слабо улыбнулась.

– Просто знак внимания. Ярл Элькреф старается сделать для вас все…

– …чтобы я поскорее убрался, – закончил я. – Да уже и сам готов, хотя для меня собраться – затянуть пояс.

Дворец за ее спиной пронизан светом и солнцем, и сам словно из сгущенного солнечного золота. Принцесса с ее черной копной волос на его фоне как благословенная ночь, полная желанной прохлады и отдыха, а темные глаза смотрят загадочно и полны жгучей тайны.

– Великолепный день, – сказал я с чувством. – Впрочем, здесь других и не бывает.

Она посмотрела с некоторым удивлением.

– Здесь?… А что, где-то другие?

Я отмахнулся.

– Под ярким знойным солнцем как вообразить страны, где низкое, давящее к земле небо в тучах изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц? А мелкие гадкие дожди, что длятся тоже неделями?.. А размытые дождями дороги… Небо же давит, давит… Серое, неопрятное от края земли и до края.

Она зябко передернула плечами.

– Как там люди живут?

Я подумал, пожал плечами.

– Многие счастливее, чем здесь даже короли. Так на Севере, на Востоке, на Западе. Даже на Юге… хотя на Юге уже прохладнее. Это раньше казалось, чем дальше на юг, тем жарче, пока не вломишься в настоящее пекло…

Я думал, она вздрогнет, как сделала бы любая женщина при упоминании таких просторов, женщины предпочитают камерные уютные мирки, окруженные прочными стенами, однако Элеонора подалась вперед, глаза заблестели, как утренние звезды.