Раберс сказал поспешно:

– Нет-нет.

Иронгейт поддержал:

– Не надо!

А Фангер пропищал:

– Кое-какие мы уже слышали…

– Ну вот, – сказал я, – верите, значит. То же самое и с братом Растенгерка, ярлом Элькрефом. Он жив только потому, что умчался далеко и давно не представляет интереса для племени. Он изгой. Его даже догнать и срубить ему голову – слишком велика честь для изгнанника. А вы думаете, конунг пойдет на то, чтобы его вытолкали из племени или прибили, как Юлиана Отступника?

В огромном зале стало тихо, но доводы мои, кажется, ни при чем. Я видел, как морщатся и явно страстно желают, чтобы я провалился сквозь пол на этаж пониже, а там через подвал еще дальше, на глубину до самого ада.

Раберс наконец проговорил надменно:

– Конунг – очень неглупый человек. Он сумел вокруг своего крохотного племени объединить еще с десяток. В его власти союз племен!

– Эти союзы как возникают, – отпарировал я, – так и рассыпаются. По десять раз на день. Может быть, вам сказать, что будет дальше, когда вы поможете конунгу взять власть в королевстве?

Раберс сказал полупрезрительно:

– Ну, мы можем изволить послушать.

– Спасибо, – сказал я вежливо. – Очень рад. Как человек степи, как родной ее сын, вскормленный газелями и акынами, я романтик до мозга костей, и для меня самое важное – жить красиво и умереть красиво. Это у всех у нас в крови, так нас воспитывают с колыбели. Для нас цель – погибнуть в жаркой схватке, а самый большой позор – умереть в постели.

Раберс под одобрительный гул сказал нетерпеливо:

– Это мы знаем. Дальше! И покороче.

Я изумился:

– Знаете? В самом деле?.. Так что дает вам идею, что конунг и все его люди вот так разом превратятся в торговцев? И будут жить богато и сыто, чтобы в конце концов умереть от старости в постели, окруженными слезливыми женщинами и гадя под себя в постель? И второе, кто из гордых сынов степи… вот посмотрите на меня!.. позволит, чтобы его вождь, которому мы клялись служить верно и доблестно, пал так низко и опозорил наше гордое и непокоренное племя, у которого свой собственный путь к светлому будущему? И которому никто не указ! Тем более – глиноеды.

Похоже, мои слова здорово поколебали их уверенность, но перспектива неимоверного роста и могущества королевства, а заодно и баснословные прибыли тех, кто у кормушки, явно перевешивает разумные доводы, это уже не экономика, а психология примитивных организмов, знаем, проходили, вроде бы тропизм, если ничего не путаю, как у всех экономически ориентированных.

Раберс произнес почти мягко:

– Мы ценим ваши прекрасные идеи. Но с возрастом они меняются… История идей – это история ошибок. Идея должна быть практичной, тогда ее можно использовать и с правой, и с левой стороны.

– Мудро, – согласился я. – Вы, конечно, планируете стать при конунге тем, кем вам не удается при короле?

Он побагровел, быстро зыркнул по сторонам.

– На что вы намекаете?

– Стать первым, – сказал я четко, – при правителе. Его правой рукой! Не так ли?

Одновременно я косил в сторону зала. Что-то идет не так, я же был уверен, что вытащил козырной туз и помахиваю им так это эффектно, однако на меня почему-то посматривают со снисходительными усмешками. Что возьмешь с этого дурака, сына степей? Не только Раберс, они все рассчитывают занять положение повыше при новом правителе…

Я сказал упавшим голосом, но достаточно твердо:

– Как хотите. Я гордый сын степей и быстрых коней, поклоняюсь честной силе и потому не страшусь пролить кровь. Конунг Бадия – не мой вождь, я присягал Растенгерку, а он поддерживает ярла Элькрефа. Но конунг, посягая на верховную власть в королевстве, наносит ущерб интересам Элькрефа. Потому я против!

Раберс, чувствуя, что я уже ухожу, победно засмеялся.

– Ваше мнение, десятник, и… как я понимаю, еще и посол, ничего не стоит.

– Почему?

Он обвел рукой зал.

– Здесь люди, в чьих руках власть. Конунгу без нас не укрепиться в королевстве. Все зависит от нас, гордый сын… степей.

– И конунг зависит от нас, – добавил Иронгейт.

Я сделал над собой усилие, сказал напыщенно и гордо:

– К сожалению, мир еще долго будет далек от царства законности. Все куплю, сказало злато, все возьму, сказал булат… Меч в руке рождает власть! А я вот такой дурак, что совсем не колеблюсь, когда нужно ухватиться за оружие. Так что у меня тоже есть оно самое, что называется властью… прощайте!

Я вышел из зала, провожаемый смешками, как же любим глумиться над теми, кто глупее нас, но я в самом деле глупее, себе-то могу признаться…

Стражи проводили меня насмешливыми взглядами, я ушел, громко топая, свернул за угол, там в укромном месте перетек в изчезника и, бегом вернувшись на цыпочках, проскользнул между часовыми. Они так и остались торчать по обе стороны широкой двери, а я прильнул к ней, страстно желая как-то научиться просачиваться хотя бы через такие вот непрочные деревянные загородки, начал прислушиваться к разговорам по ту сторону, что после моего ухода сразу оживились.

– Конунгу непросто, – донесся голос Раберса, – хотя он и не показывает виду. Этот дикарь прав, старики верны законам степи! Конунга тут же обвинят в отступничестве! Чтобы переубедить адептов старины, он должен продемонстрировать…

Перебил, судя по тонкому визгливому голосу, господин Фангер:

– Им? Пусть лучше продемонстрирует своему народу! Их большинство. Если восхотят те преимущества, что дает более плотный союз с городами, никакие старики, ревнители былой славы, не смогут удержать в прошлом…

Третий голос, резкий и отдающий металлом, произнес холодно:

– Это его проблемы. Вы уже забыли этого дерзкого, что явился без спросу на это собрание уважаемых людей?

Раберс спросил настороженно:

– А что с ним?

– Это наша проблема, – отрезал Иронгейт, если я правильно запомнил голоса. – Часто бывает, что в моменты, когда чаши весов зависают в равновесии, достаточно одной песчинки… А этот варвар еще та песчинка!

Я услышал глухой шум, словно далеко-далеко на берег накатываются волны, затем Раберс довольно резко огрызнулся:

– А что он может?

– Не знаю, – прозвучал голос Иронгейта, – но он сам заявил, что вмешается!..

– Пустые слова! – донесся мощный голос, похожий на шумный вздох, это явно Сарканл. – Этот кочевник просто поиграл мышцами перед нами. А когда вышел, то забыл о своем непонятном обещании.

– Непонятном? – усомнился Иронгейт. – Мне он показался подозрительно развитым для варвара. Если он кочевник, то по каким городам кочевал и где набрался таких слов, которые даже я не все слышал, а понял с изрядным трудом?..