Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Звучал колокол, внутри и снаружи плавал сизый дым благовоний. Жулань преклонила колени перед изображением дарующего детей Чжан Сяня под шёлковым балдахином. Сколько ей ещё придётся молиться, чтобы Небо наконец обратило на неё свой благосклонный взгляд? Матушка писала, чтобы она не отчаивалась, ведь полтора года замужества — не срок. Кайсинь, старшая сестра Жулань, зачала первого ребёнка через два года, и ничего, сейчас носит уже третьего. Иные и через десять лет, случается, рожают. Зачем изнурять себя печалями, когда счастье, может быть, уже совсем близко?
Но муж пил всё чаще и становился всё грубее, громогласно вопрошая наедине и при соседях, зачем он женился на бесплодной уродине. Соседки шушукались, что не иначе эта кара Будды за пролитую им в сражениях кровь, но громко говорить не решались. Е Цзиньчэна в их квартале невзлюбили и уже начали побаиваться. Нет, он ещё ни разу не совершил ничего такого, но был неприветлив, его взгляд порой придавливал не хуже камня, а дружба градоначальника и милость обласкавшего супругов Е главы Линшаня свидетельствовали, что в его силах устроить неугодившим «весёлую» жизнь. Жулань старалась поддерживать хорошие отношения если не с соседями, то с их жёнами за них двоих, и пока у неё получалось. Но она боялась, что дальше станет ещё хуже, и способ предотвратить это был только один — зачать ребёнка.
Супружеского счастья у неё не случилось, так неужели Небо откажет ей и в этой радости? Жулань уже молилась и Гуаньинь Чадоподательнице, и Сун-цзы нян-нян, Матушке, дарующей сыновей. Изображающая мальчика куколка, принесённая из храма Матушки, бесполезно пылилась на полке. Эту куколку нужно было вернуть обратно в храм после родов, но ясно было, что случится это не скоро.
Неделю назад, в день рождения Будды, когда она пришла в гаотайский храм с коробом засахаренных ягод и бобовой пастилы и с двумя лянами* серебра (можно было и больше, но муж не дал), то разговорилась с монахом, дававшим наставления прихожанам. Тот был так участлив, что Жулань, сама от себя не ожидая, пожаловалась ему на семейные неурядицы и свою беду. Монах внимательно выслушал и рассказал, что в городе Чэнлине, что лежит в излучине Бэйхэ, есть храм, славящийся своими чудесами, в том числе и помощью бесплодным женщинам. Почему бы госпоже Е не съездить туда? Не так уж и далеко, всего в нескольких днях пути, дорога наезженная, между орденом Линшань и кланом Чжун, хозяйничающем в Чэнлине, мир. Небольшое приношение, искренняя молитва — глядишь, и смилуются Будда и боги, подарят младенца.
Оставалось только получить разрешение мужа, но Е Цзиньчэн разрешил неожиданно легко и даже не возражал, чтобы жена увезла в качестве вклада несколько штук отборного шёлка, связку благовонных свеч и серебряный слиток в пять лян весом. То ли был в хорошем настроении, то ли и сам надеялся в глубине души. И Жулань, окрылённая даже не столько ожиданием чуда, сколько возможностью побыть вдали от него, сразу же взялась за сборы.
Живот глухо заурчал, отвлекая от молитвы. Что поделаешь, в последний раз она ела прошлым вечером, а принятый на себя пост продлится до завтрашнего рассвета. Жулань снова поклонилась статуе, стараясь не обращать внимание на сосущее чувство внутри. Плохая же она верующая, если не сможет ради благой цели выдержать даже суточный пост.
Наконец сопровождавшая её Хун Пао помогла своей госпоже подняться с несколько затёкших колен. К счастью, им не нужно было идти в город, храм был достаточно велик, чтобы предоставить ночлег паломникам. Конечно, кто хотел, тот останавливался в гостиницах, но Жулань показалось правильным остаться здесь и провести вчерашний и сегодняшний вечера в молитвах и благочестивых размышлениях, от которых не будут отвлекать другие постояльцы.
Правда, вчера оказалось, что и в святой обители найдётся место мирской суете. Вечером, когда ещё только собиравшиеся с рассветом принять пост паломницы сидели за немудрёной трапезой из соевой лапши и салата из бамбуковых побегов, редиса и сельдерея, между ними завязались разговоры, достаточно далёкие от молитв и бдений. В первый и, вероятно, последний раз видевшие друг друга женщины откровенно делились между собой наболевшим, жалуясь на мужей, свекровей, соседей, и даже на власти — в общем, говорили то, что едва ли б решились сказать в кругу семьи и знакомых. Жулань такая степень откровенности изрядно удивила, она точно не собиралась рассказывать интимные подробности своей жизни незнакомым людям. А потому, когда к ней обращались, отвечала односложно, и её быстро оставили в покое, благо, тут и без неё было кому почесать языки. И только в самом конце вечера сидевшая недалеко от неё бедно одетая женщина, которая тоже промолчала почти весь вечер, робко спросила, не едет ли кто на север или северо-восток и не возьмётся ли передать весточку. Но оказалось, что почти все здесь из более южных мест.
— А куда вы хотите передать? — спросила Жулань, которой стало её жаль. Оказалось, что дальше по Цзиншую есть селение рядом с горой Тяньму, ещё во владениях Чжунов, но у самой границы с Линшанем. Не совсем по пути, но… можно же сделать крюк. Там рядом есть брод, путь удлинится дня на два-три, не больше.
— Если госпожу не затруднит, премного благодарна госпоже! — женщина поклонилась. — Скажите старосте, что недостойная третья дочь Ма кланяется отцу и матушке, и что вся её семья жива и здорова. Был хороший урожай, мы не голодаем. У старшего брата мужа родился сын, и, если Небо будет милостиво, недостойная надеется тоже скоро зачать.
— А вы не хотите написать им письмо?
Женщина растеряно моргнула, и стало ясно, что писать она не умеет. Жулань вздохнула и спросила, умеет ли староста читать.
— Да, — закивала богомолка. — Он изучал счёт и «Сто фамилий»**.
Жулань вздохнула ещё раз, отказываясь от мысли написать письмо самой под чужую диктовку. Вот так и получилось, что вместо дома она оказалась в деревне Даньлю, бедном, невзрачном селении, словно бы забытом и людьми, и богами. Ещё на подъезде, на едва видневшейся сквозь буйную зелёную траву колее, ей встретилась повозка, судя по всему, принадлежавшая торговцу. Жулань велела своему вознице окликнуть путника, чтобы убедиться, едут
