То, что их вынудили покинуть Триест, югославы восприняли как предательство. Их чувства выразил сам Тито в речи, произнесенной 26 мая в Любляне. Перед огромной аудиторией он заявил, что Югославия не будет «разменной монетой» в торге ведущих держав о разделе сфер интересов[931]. Сталин отреагировал чрезвычайно раздраженно, поскольку ему показалось, что Тито сравнивает его с западными империалистами. По его поручению советский посол в Белграде выразил официальный протест, говоря, что речь Тито показывает его враждебное отношение к Советскому Союзу. «Скажите товарищу Тито, – приказал Сталин, – что если он еще раз сделает подобный выпад против Советского Союза, то мы вынуждены будем ответить ему критикой в печати и дезавуировать его»[932]. В тот момент отношения Тито с англичанами и американцами уже были основательно подорваны, поскольку те вынудили партизан уйти из австрийской Каринтии и вдобавок выдвинули ультиматум, чтобы они оставили Триест и Горицу. Тито не мог позволить себе пойти еще и на конфликт со Сталиным, и поэтому униженно склонился перед ним. «С наивным замешательством, – сообщал советский посол И. В. Садчиков, – он извинялся и твердил, что в Любляне у него сдали нервы из-за плохой погоды: “Во время моей речи началась гроза с градом. Дождь и град били мне в лицо, и это настолько меня нервировало, что я высказал такие резкие слова”»[933]. Сталин был настолько взбешен, что заставил Тито всю ночь прождать у телефона, когда тот пытался ему дозвониться, чтобы заручиться его поддержкой в триестском вопросе. Во многом из-за этого нажима, а также в рамках соглашения между югославами и англо-американцами 9 июня 1945 г. партизанские войска были вынуждены покинуть западную часть Юлийской Венеции (Приморья), которая до определения на мирной конференции новой границы между Италией и Югославией была разделена на две оккупационные зоны. Зону А с Триестом включительно заняли западные союзники, тогда как зона Б, в которую входила почти вся Истрия, осталась под военным управлением югославов[934].

На другом уровне этот инцидент выявил подспудную напряженность между Карделем и Тито, появившуюся из-за всё более автократического поведения последнего. В разговоре с русским послом Кардель заявил, что согласен с критикой Сталина и что Тито, несмотря на его бесспорные заслуги, рассматривает Югославию «как нечто самодовлеющее, вне общей связи с развитием пролетарской революции и социализма». Также он критически отметил, что ЦК КПЮ не функционирует как коллектив, и выразил пожелание, «чтобы Советский Союз смотрел на нас как на представителей одной из будущих советских республик, а не как на представителей иностранного государства»[935]. Хотя Тито не могли понравиться тон и содержание высказывания Карделя, по утверждению Джиласа, он никогда его за них не упрекал. Однако, по словам Светозара Вукмановича – Темпо, словенского политика едва не исключили из партии. Как бы то ни было, обида между ними осталась[936].

Несмотря на неудачу, югославские коммунисты поздней весной и летом 1945 г. имели, наверное, наибольшее влияние на широкие народные массы, которые были готовы даже «штурмовать небо», убежденные, что новые руководители смогут обеспечить им лучшую жизнь[937]. К тому же следует отметить, что те и сами не знали, как осуществить переход от народно-освободительного движения ко «второму этапу» строительства социализма, как можно понять из слов Тито на учредительном съезде КП Сербии в мае 1945 г.[938] Они точно знали только одно: необходимо бескомпромиссно расправиться еще и с теми политическими группами и индивидуумами из буржуазного лагеря, которые были готовы сотрудничать с КПЮ, надеясь, что смогут найти с ней общий язык и что им даже разрешат создать лояльную оппозицию[939]. Уинстон Черчилль на Потсдамской конференции трех великих держав говорил: «… администрация Тито установила жесткий партийный режим, который поддерживается политической полицией, печать тоже под контролем, как в некоторых фашистских странах». Защита Сталиным ситуации в Югославии, которая, по его словам, была совершенно нормальной, только усугубила положение[940]. Любопытный диалог состоялся между двумя государственными деятелями на приватном обеде. Черчилль напомнил Сталину о соглашении относительно Югославии и сказал, что в данный момент влияние обеих великих держав в этой стране составляет не 50:50, а 99:1, и не в пользу Великобритании. Сталин не согласился – он утверждал, что в Югославии британское влияние составляет 90 %, югославское – 10 %, а советского и вовсе нет. «Советское правительство часто не знает, что намеревается предпринять правительство Тито». Тем самым он подтвердил свое мнение об упрямстве Тито, которое высказывал еще в Ялте: «Когда даешь Тито добрый совет, он иногда лягается»[941].

Тито и его товарищи сначала расправились с сербскими и хорватскими политиками, которые служили им до тех пор, пока было нужно доказывать западным союзникам, что Югославия не полностью находится в тисках коммунистов. Гонения на Грола, Шубашича и остальных представителей довоенных буржуазных партий происходили так: они один за другим отказывались от своих политических постов и их отправляли в ссылку – в самой Югославии или за рубежом[942]. Когда в 1945 г. обсуждались выборы в Учредительную скупщину, коммунисты сознательно включили в закон ряд положений, препятствующих участию в них оппозиции. Так, гражданских прав лишили всех, кого можно было обвинить в сотрудничестве с оккупантом или с силами, находившимися под его контролем. «Коллаборация», естественно, была очень растяжимым понятием. Хотя Тито и его товарищи были уверены, что реально могут рассчитывать получить на выборах 60–70 % всех голосов, они решили, что не позволят оппозиции принять в них участие, поскольку не хотели признавать ее «легитимность» и стремились избежать каких-либо «серьезных проблем». С этой целью они создали из существующих партий и политических групп Народный фронт под руководством КПЮ. Его председателем стал Тито, а генеральным секретарем избрали Сретена Жуйовича – Црни. Несмотря на угрозу Вашингтона прекратить предоставление экономической помощи Белграду, если выборы в новую скупщину не будут демократическими, 11 ноября 1945 г. состоялось голосование, результаты которого никого не удивили[943]. За Народный фронт проголосовало абсолютное большинство. Избиратели – среди них впервые были женщины – могли положить резиновые шарики для голосования (использовавшиеся по причине всё еще широко распространенной неграмотности) в его ящик, а также в «черный» ящик, на котором не было надписи, что должно было обеспечить демократичность выборов. В таких условиях Народный фронт получил 8 393 435 голосов, и лишь 838 239 избирателям хватило мужества опустить шарик в безымянный ящик. Конечно, не обошлось и без многочисленных мошенничеств[944]. На основании этих результатов была созвана Учредительная скупщина, состоящая из двух палат: Союзного веча и Веча национальностей. На своем первом заседании 29 ноября 1945 г. она приняла декларацию, в которой провозгласила ликвидацию монархии и создание Федеративной Народной Республики Югославии. Тито неоднократно говорил, что это был счастливейший день в его жизни. Затем Скупщина продолжила свою работу, обсуждая проект новой конституции, которая с большой торжественностью была принята 31 января 1946 г., хотя, в сущности, и являлась копией советской конституции 1936 г. (Потом в Москве над этим посмеивались[945].) Как и та, она обеспечивала шести союзным республикам право на самоопределение и отделение. Вновь провозглашенное равноправие югославских народов символически подчеркнули тем, что текст конституции зачитали на сербском, хорватском, словенском и македонском языках[946]. Впрочем, без проблем не обошлось. На албанском языке конституцию не зачитали, несмотря на многочисленность этого этноса. Он уже стал предметом внутренних конфликтов, как признал Тито в 1978 г. в своем последнем интервью американскому профессору Джорджу В. Хоффману. Когда тот спросил его, какая внутриполитическая проблема была самой трудной в его жизни, маршал без колебаний ответил: «Убедить сербов принять области Воеводину и Косово». Сам он полагал, что Косово должно стать отдельной республикой в Югославии, «но это было невозможно, сербы не вынесли бы этого»[947].