первый званый обед – и последний, как она уверяет. Она говорит, что разлюбила общество.

– А раньше любила? – Я был готов долго говорить о Люси, но у Джулии были свои планы.

– Сначала все любят, – коротко ответила она и повела разговор, который, я уверен, отрепетировала в ванне. – Я вас узнала, как только вы вошли в комнату. Угадайте как.

– Вы слышали, как назвали мое имя.

– Не-ет. Думайте дальше.

Герой-американец воскликнул бы: «Будь я проклят!» – а я сказал:

– Право, затрудняюсь, разве что вы знаете всех остальных.

– Не-ет! Сказать? Я видела вас в «Ритце», когда с вами завтракала Люси.

– Что же вы не подошли?

– Люси не велела. Она сказала, что лучше пригласит вас на обед.

– А-а…

– Понимаете, уже много лет я больше всего на свете – или почти больше всего – хотела с вами познакомиться, и, когда Люси так спокойно сказала, что идет завтракать с вами, я заревела от зависти, – честное слово, пришлось перед выходом делать холодный компресс на глаза.

Говорить с этой прелестной девочкой о Люси, думал я, – это то же, что сидеть в зубоврачебном кресле с полным набором инструментов во рту и ждать той неминуемой минуты, когда вам станут делать больно.

– Она, видимо, раздразнила вас разговором о завтраке?

– Да нет, она просто сказала: «Боюсь, тебе придется посидеть дома одной: Роджер ведет меня завтракать с одним его старым другом». И я сказала: «Какая гадость, а это кто?» А она говорит: «Джон Плант» – как будто ничего особенного! Тогда я говорю: «Джон Плант?!» И она отвечает: «Ах, я забыла, что ты помешана на детективах». На детективах! Как будто вас можно с кем-то сравнивать! Говорю: «А мне можно пойти?» Она говорит: «Никак нельзя». Тут я расплакалась, и она разрешила проводить их до холла, сесть за какой-нибудь колонной и посмотреть на вас, когда вы войдете.

– Какие же она дала приметы?

– Она только сказала, что вы будете платить за коктейли. Очень в ее духе, правда? Или вы еще недостаточно ее знаете?

– А что она потом сказала о завтраке?

– Что все говорили о Киплинге.

– Больше ничего?

– Сказала, что Роджер не любит роскошные рестораны и вел себя некрасиво, она тоже не любит, но раз вы так потратились, капризничать неприлично. Конечно, я хотела узнать про вас и что вы говорили, но она ничего не могла вспомнить. Только – что вы показались ей очень умным.

– Да? Она так сказала?

– Она так говорит про всех друзей Роджера. Ничего, теперь моя очередь. Я вас не отпущу от себя весь вечер.

И точно, не отпустила. Сели за стол. Люси вела какой-то нескончаемый разговор с мистером Бенвелом. По другую руку от меня поместилась дальняя родственница Роджера. Она долго толковала мне о том, как остепенился Роджер после женитьбы.

– Я не принимаю всерьез его политические взгляды, – сообщила она, – к тому же быть коммунистом в наше время – это хорошо. Сейчас все коммунисты.

– Я не коммунист, – сказал я.

– А туда и не каждого берут.

Я опять повернулся к Джулии. Она меня заждалась.

– А вы знаете, что однажды вы написали мне письмо?

– Господи, твоя воля! Каким образом?

– «Мадам, благодарю Вас за письмо. Если Вы внимательно перечитаете отрывок, о котором идет речь, то заметите, что поезд прибыл в Фрэшем с опозданием на четыре минуты. Этого времени достаточно, чтобы избавиться от велосипедного звонка. Искрение Ваш Джон Плант», – одним духом выпалила она.

– Это я написал?

– Не помните?

– Смутно. Речь шла об «Испуганном лакее», да?

– Ага… Конечно, я сама разобралась с поездом. А написала, чтобы получить ответ, и так оно и вышло. У нас в школе была девочка, она тоже интересовалась литературой – сходила с ума по Гилберту Варвику. Он ей написал письмо на трех страницах: «Моя дорогая Антия…» – и дальше рассказывал про свой дом и как он оборудовал под кабинет амбар, куда прежде свозили десятину, а кончил словами: «Пишите мне. Надеюсь, что Сильвия понравится Вам не меньше Хеттер…» – это его героини. И она решила, что все это доказывает, насколько он лучше писатель, чем вы, – только я думала как раз наоборот. Потом Антия написала ему снова, опять получила длинное письмо, все про тот же амбар, и стала его презирать. Тогда я тоже вам написала, чтобы она знала, какие вы разные.

– Я ответил?

– Нет. И весь литературный клуб отрекся от Гилберта Варвика и стал обожать вас.

– Только за то, что я не отвечаю на письма?

– Да. Ведь это показывает, что вы настоящий художник, что вам безразлична публика и вы живете только своей работой.

– Понятно.

После обеда Роджер спросил:

– Помучила тебя малютка Джулия?

– Да.

– Я так и думал. Она очень славная. Для нее это великое событие.

Вернулись в гостиную, расселись. Роджер решительно не представлял, что делать дальше. Он вяло звал поехать куда-нибудь потанцевать, мямлил о новых правилах игры в фанты, недавно учрежденных в Нью-Йорке. Никто его не поддержал. С Люси я не говорил, пока не пришла пора прощаться, а пришла она очень скоро: едва поднялся первый гость, как все остальные встали, словно по команде. Когда я прощался с Джулией, она сказала:

– Я должна вам признаться: вы еще лучше, чем я думала. Раньше это была наполовину игра, а теперь это серьезно.

Я воображал, с каким облегчением они все вздохнули, когда ушел последний гость, как бросились друг другу в объятия, едва наступило затишье, Роджер и Люси… «Слава богу, разошлись. Ты предполагал этот кошмар?» – «Но не в такой степени. Ты была прелесть». Может, безумно радуясь своему избавлению, они – и Джулия с ними? – даже пустились в пляс на ковре гостиной.

«Вот, – сказал я себе, – вот что ты получил за свои пять фунтов».

В тот вечер, весь следующий день и еще несколько дней Люси мне не нравилась. Для знакомых Роджера я подготовил рассказ об этом званом обеде, расписав, какой образ жизни привлекает Люси и в какой омут она тянет Роджера. Но при всем том я не расхотел навязать ей свою дружбу. Я добивался признания. Я хотел доказать простую вещь: что я самостоятельно существующая личность. При всем желании я не мог видеть в ней только «девушку Роджера» вроде Трикси и того же требовал для себя; я не буду носить ярлык «приятель Роджера», как Бэзил; и я, конечно, не допущу, чтобы меня равняли с мистером Бенвелом и время от времени вспоминали, что меня нужно пригласить на обед. Думать в ту пору мне было особенно