Посреди коммунистического мира и после долгих лет внушения коммунистических идей развилось забавное частное предприятие, и нередко кто-то из русских офицеров или врачей что-то украдкой доставал в наших столовых. Однажды в эту оживленную лагерную жизнь, не имевшую ничего общего с мрачными лагерями 1945 и 1946 годов, ворвался небольшой транспорт с шестью оборванными, голодными товарищами из Воркуты. Пораженные и неспособные осознать новые условия, новички стояли молча и словно бы ошеломленные нашими пленными. Все они были осуждены и работали на шахте в Воркуте. У них никогда не было возможности писать домой или получать из дома почту. Родина никогда не могла им помочь ни единой посылкой. Если мы считали, что находимся в чистилище, они пришли из ада. Весь лагерь бросился к ним, предлагая еду, стирку и другие вещи, знакомые им только по старым смутным воспоминаниям. Почему их вдруг привезли сюда и почему именно их, а не других из многих тысяч томившихся в Воркуте товарищей, было тайной русских начальников, чей смысл никогда не удастся постичь и разгадать. Но вот они прибыли, и все старались помочь новичкам и как можно быстрее заставить их забыть ужасы и насладиться нашей маленькой цивилизацией.

Одного из новых товарищей должны были поселить в моем бараке. Я стоял у входа, когда привели его – высокое дрожащее от слабости привидение. Он возник передо мной, и я собирался сказать ему доброе приветственное слово.

Но оно застряло у меня в горле. Я почувствовал, как кровь сначала отхлынула от моего лица, а затем вдруг притекла к голове. Не могло быть никаких сомнений в том, что передо мной стоял полковник доктор Хассенбах, мой друг Хассенбах, о котором я скорбел много лет и которого давно потерял.

Теперь и он меня увидел. Я все еще не решался заговорить. Я просто не мог в это поверить. Возможно, это всего лишь обманчивое сходство. Однако в этот момент он тоже вздрогнул и изумленно уставился на меня.

– Хассенбах! – закричал я вне себя от волнения и огромной радости.

Его лицо расплылось в широкой улыбке. Приведшие его товарищи вопросительно на нас уставились.

Потом он подошел ко мне, протянул руку и очень тихо произнес:

– Да, это я, Райнер, а это ты. Большой круг смыкается. Привет, мой дорогой старый друг!

Спазм в горле медленно отпускает. Я отвожу Хассенбаха на его место, снабжаю всем необходимым, приношу горячую воду, чтобы приготовить хороший зерновой кофе. Он устал и ослаб. Рассказывать длинные истории еще рано. Пока он ест, я сообщаю ему первую информацию о нашем лагере, общей ситуации и наших надеждах. Затем он потягивается и укладывается спать. В казарме работают тише обычного, чтобы его не беспокоить. Ему, прежде всего, следует выспаться и расслабиться. И потом мы захотим испытать ту радость, которую, как нам кажется, он почувствует, когда узнает все маленькие удобства нашей лагерной жизни.

Тем временем по бараку разносится нетерпеливый ропот. Что означает этот транспорт? Как это вдруг к нам присылают товарищей из Воркуты? Некоторые пессимисты видят в этом доказательство того, что «это далеко не конец». Однако широкая публика придерживается иного мнения. Они говорят, что этот транспорт – верная примета того, что наше заключение подходит к концу. Веских оснований для такого мнения нет ни у кого, в действительности их нет вообще. Тем не менее разгорается страстная дискуссия. Пессимисты упорно стоят на своем. Их раздражает «беспочвенное фантазерство» оптимистов. Оптимисты столь же упорно держатся за свои надежды. Они не желают портить радость этого часа «безумными неприятностями» пессимистов.

Из лагерной слесарной мастерской пришла сенсационная новость – лагерное начальство распорядилось подготовить все необходимое для транспортов: суповые миски, баки для воды, кастрюли. Кто-то еще клялся, что на склад поступило две тысячи комплектов новой одежды и еще целый грузовик белья. Кастрюли и баки для воды однозначно говорили о подготовке крупного транспорта; новая одежда и белье – об отправке на родину. Уже не раз приходилось переживать подобные приготовления. Но неизбежно возникал вопрос: кто же эти счастливчики? Кто включен в список, кому так повезло. Потому что те, кого в этом списке не было, расставались со старыми друзьями и были обречены вновь и вновь испытывать муки ожидания. Сегодня манометр показывал «ясно». Две тысячи комплектов одежды означало – по одному комплекту на каждого пленного лагерника.

И снова обсуждали речь Эйзенхауэра. Приводилась масса примеров, свидетельствующих о том, что обращение с военнопленными в последние месяцы заметно улучшилось. Никаких авральных работ по воскресеньям, что еще несколько месяцев назад представлялось фантастикой, потому что существовало строгое указание о том, что пленному полагалось не более четырех выходных дней в месяц. Но сейчас в месяц добавили и пятый по счету выходной. Праздничные дни были нерабочими и не влияли на общее количество выходных. То же самое касалось и дней, когда работа на открытом воздухе была невозможна по причине неблагоприятной погоды. Раньше ничего подобного не было. И получать посылки из дому стало намного легче, и приходили они быстрее. Разрешили выдавать и верхнюю одежду, хранившуюся в каптерке. Контроль также смягчился. Инвалидов, годами дожидавшихся изготовления протезов, направляли в госпиталь, и там они получали качественные и зачастую довольно дорогие искусственные конечности. Спешка и горячка на работе стала неприятным воспоминанием. Даже если в лагерь возвращались бригады, выполнившие норму всего на 20 процентов, это вообще не обсуждалось. Комендант лагеря, никогда не упускавший возможности подчеркнуть свое всемогущество с помощью запретов культурных мероприятий, отныне, напротив, стал главным инициатором проведения концертов, вечеров, просмотров пьес. «Группа по вопросам культуры» была вся задействована, многих ее членов даже освобождали от работы, чтобы те занимались организацией культурных мероприятий.

Особое место занимало упразднение «штрафных взводов». Они были самым ненавидимым средством воздействия на военнопленных. Систематическое невыполнение норм, неповиновение начальству, а нередко и просто необдуманное слово вполне могли стать основанием для перевода в «штрафной взвод» сроком до трех месяцев. «Штрафной взвод» даже внутри территории лагеря был отделен специальным ограждением из колючей проволоки. Взвод образовывал особую бригаду, которой поручались наиболее тяжелые работы, кроме того, рабочий день для нее был длиннее. Посылки из дому запрещались, посылать открытки родственникам тоже. И вот раз, и нету! «Штрафной взвод» больше не существовал.

Предотъездные настроения достигли кульминации, когда 17 июня вызвали 700 человек и отправили в «лагерь 4», который все считали промежуточным этапом для отправки на родину – лагерь этот располагался в непосредственной близости от железнодорожной линии. Всех пленных, прощавшихся с нами, переодели в новую одежду. Рабочие бригады, трудившиеся вблизи «лагеря 4», утверждали, что на путях уже стоит транспорт. Все мы много отдали бы, чтобы войти в эту первую партию, но успокаивали себя тем, что пройдет еще пара недель и домой поедут и остающиеся. Что значили какие-то недели после стольких ожиданий? Уже на следующий день стало известно, что всех военнопленных освободили от работы, и они с нетерпением дожидались команды на погрузку.