Она шла и слушала мысли Холя так, будто те звучали у неё прямо в голове.

– Громко же ты думаешь, – прошептала она. – Прям как Ситка, но только мысли его страшнее. Похожи вы с ним.

– Правда?

– Да. Только он человек. Летать разучился.

– Он и не умел.

– Нет, умел. По нему это видно и… слышно. А дай ему крылья, он будет так же силён, как и ты. С любым справится.

– Молчи, хульдра. – Холь и правда обиделся. Он взлетел и замер в воздухе, не падая, расправил крылья. – Смотри. Я и так отдал ему слишком много сил и огня, так что сам теперь становлюсь пеплом, как он. А хочешь ещё, чтобы я и крылья свои ему отдал?

Хульдра присмотрелась. Хвостовые и маховые перья посерели, трепетали, как обгоревшая трава. Алая, огненная, почти невидимая ленточка отделяла белое здоровое перо от серебристого мёртвого пепла.

– Я не чувствовал этого сначала и не видел. Разве что огонь мой был холоднее обычного. А сейчас, после схватки с Асгидом, будто вдруг постарел на сотню лет зараз.

– Зачем ты разгорелся так? Себя же спалишь… Вечно от одного и того же погибаешь.

– А надо было бросить тебя ему на растерзание?

– Да я уже и помереть была готова, лишь бы всё разрешилось наконец. А ты скоро и сам крыльев лишишься. На таких далеко не улетишь.

– Вот тогда-то мы и станем похожи, что будем оба бескрылыми.

– Да нет же, дуралей. – Бирна откашлялась. – Не то я в виду имела. Прячетесь под худом, а потом жди от вас чего-то, что страшнее смерти. То сияете ярче солнца, то тлеете, как обугленная головёшка. Оба скромники, головы клоните, а как поднимете – от пристальных глаз ваших спасения нет. И Смерть… Смерть! Она идёт всюду за вами обоими по пятам. Она мучает его и преследует.

– А ведь он тебе ни слова не сказал. Только свяжись с хульдрой – все мысли на длинном хвосте, как сорока, унесёт.

Бирна рассмеялась, а потом поникла:

– Лучше бы мне не слышать тёмных человеческих помыслов. Представь только, что думал обо мне всё это время Бьёрн…

– Ничего, раз задумала стать человеком, больше его нехороших помыслов не услышишь. А откуда ты знаешь обо мне? Я гостил у хульдр, и неоднократно, но ты, видимо, уже не жила с ними в лесу. Не припомню я тебя, да и в человеческом платье не признал в тебе хульдру. Знал лишь, что в доме твоём гостей всегда привечают.

– То лестно слышать мне, что не признал. – Бирна чуть повеселела. – У хульдр на всех одна душа и память. Что видел этот лес, то и я видела. Знаю даже, в каком обличье ты сновал по округе, роняя белые перья или волосы и прожигая ими сырой мох. Знаешь, как боятся тебя прочие хульдры да неохотно зовут на летние праздники? Думают они, будто это ты все пожары кличешь, а им после воду из реки да ручьёв носить.

– Может, и я, – честно признался Холь. – А после этой ночи, видимо, они меня пуще прежнего бояться начнут…

– Да так и есть. А ещё боятся, чуя, что ты древнее их памяти и пришёл в этот мир совсем не так, как мы. А как чёрные твари.

– Тут они ошибаются.

– Да? И откуда тогда ты пришёл?

– Сказал бы, да ты не поверишь.

– Ладно. Неси свою тайну. Можешь не говорить мне, да только спроси у мальчишки его секрет о Зелёном покрове. Выведай всё, что он знает. Может, покров спасёт и тебя от твоей слабости. Какое тебе дело до его мёртвой черноволосой девки, когда у самого беда?

– Что ещё за мёртвая девка?

Бирна лукаво ухмыльнулась.

– Всё-то вы знаете, хульдры…

– Лес всё знает.

Холь фыркнул.

– Не думаю, что Зелёный покров поможет мне. Но попробовать бы стоило.

Впереди показались поля. До дома оставалось совсем ничего…

Ситрик увидел их первым. Окликнул. Залаял пёс, увязавшийся за ним.

Холь приветливо засветился, показывая, где они. В неярком свете показалось бледное осунувшееся лицо хульдры с непривычными круглыми скулами, раньше скрытыми за распущенными пышными волосами. Холодно сверкнул в ночи нож, убираемый обратно в ножны.

– Я слышал крики. Боялся, что тебя задрал зверь. Боялся, опоздал, – Ситрик взволнованно лопотал, ускоряя шаг. – Это был он? Это был тот зверь?

Хульдра кивнула. Ей хотелось броситься на шею этому дорогому знакомому незнакомцу, который должен спасти её от леса. Светлому, но с чёрными тягучими мыслями. Она утерпела – рук её нельзя касаться, иначе влюбит в себя человека против его воли. Оттого дома при Бьёрне она всегда ходила в перчатках и счастлива была, понимая, что любят её, Бирну, без колдовства.

– Ох, как я боялся! – Ситрик в волнении обхватил себя руками. – Он же мог убить тебя…

Бирна улыбнулась своей привычной задорной, но усталой улыбкой. Холь перемахнул с плеча хульдры на плечо Ситрика.

– Идём же, – сказал он. – Здесь нам не стоит оставаться.

Хульдра закашлялась, снова сбив дыхание. Она шла впереди. Впервые за многие годы повернувшись обнажённой пустой спиной к человеку. Он не ударит, не испугается и не будет пристально смотреть, и хульдра это знала. В чёрных мыслях его блестело белым восхищение. Она слушала эти мысли, и тепло разливалось по её замершему разуму.

Бьёрн вернулся на следующий вечер, когда солнце уже катилось к горизонту. Бирна почти весь день просторожила его на холме, спрятав руки за спину. Она нарядилась в красивый сарафан, выкрашенный крапивой и крушиной, нацепила на себя всё серебро и всю медь, что были у неё в сундучке, а чисто вымытые волосы её золотились, ловя отблески неба и солнца. Ситрик видел, как её коровий хвост дрожал под юбками и обвивал тонкие ножки-копытца.

Бирна вдруг радостно закричала и защёлкала копытцами по камням, земле и преющей траве. На скаку она надела перчатки и, когда опустевшая телега взъехала на кручу и Бьёрн сошел с неё, бросилась названому мужу на шею, зацеловав его. Он был хмур, но принял ласку, поцеловал её пшеничными усами. Бирна засмеялась, и на глазах её показались счастливые слёзы.

Весь вечер втроём просидели за столом, говорили. Бирна не давала беседе угаснуть,