Я посмотрела на Робин – она не сводила взгляда с пламени свечи; я чувствовала, как раскаленный воск заливает мой большой палец.

– Мы благодарим тебя, о богиня, за то, что ты прислала нам своих фурий, и за то, что они содеяли, и… – Она остановилась и закашлялась; букет начал дымить.

Ее взгляд метнулся к двери. На пороге стояла Аннабел, не сводившая глаз с масок и дымящейся на столе чаши. Она прикрыла глаза, словно призывая на помощь все свое терпение.

– Только не говорите, что вы собираетесь сделать то, что я думаю.

– Мы не…

Она вскинула руку.

– Робин, не надо. Не надо. Погаси свечи. – Аннабел покачала головой. – Я думала о вас лучше, девочки. Право слово, лучше.

– Но послушайте, Аннабел, – нервно заговорила Робин. – Ники узнала. Она была здесь.

Аннабел не сводила с нее потемневших глаз, взгляд ее был холоден.

– И поэтому вы решились на это? Просто представить себе не могу, как это вы…

– Не только про эту комнату, – напряженным голосом, едва выговаривая слова, – сказала Алекс. – Она узнала про то, что мы сделали… Про декана.

«Она все знает?» Я посмотрела на Алекс, представила себе, как они разговаривают, ощутила укол зависти, которая – стоило мне посмотреть ей в глаза – сразу прошла. В глазах этих читались отчаяние, и надежда, и обращенная к Аннабел мольба согласиться с тем, что мы сделали. Сказать, что ей давно уже все известно, что она нас понимает.

Аннабел снова закрыла глаза. Глубоко вздохнула, остановилась, снова медленно набрала в грудь воздуха. Обычный порыв ветра, разбившийся о циферблат, шелест крыльев воронов и летучих мышей под потолком – все, казалось, застыло в ожидании ее слов: бесконечное, исполненное боли молчание, грозно повисшая в воздухе правда о содеянном нами.

– Знаете что, девушки, – вздохнула Аннабел. – Уходите отсюда.

– Но… – попыталась заговорить Робин.

– Ничего больше не хочу слышать. Ни единого слова. Уходите, говорю. Убирайтесь.

Мы шли через двор, не говоря ни слова, сбивая головки цветов; маски отбрасывали на траву длинные тени. Робин прикоснулась к моей ладони, и, держась за руки, мы зашагали к актовому залу. Небо рассекали лучи заходящего солнца, вдалеке желтели поля, точно не желая мириться с наступающей темнотой; наш кампус был, как всегда, живописен. Мы прошли мимо вяза: Эмили все еще улыбалась с портрета, стоявшего среди выцветших открыток и брелоков, в последний раз в ее честь горели свечи. Как нам сказали на последнем школьном собрании, к концу лета вяз спилят. Но пока надо было принести последнюю дань памяти.

Одетые в белое девушки прогуливались перед залом, позируя для фотографий, смахивая платками капельки пота со лба и щек, покрытых ставшей липкой пудрой. Парни из ближайшей школы, получившие строгие указания насчет приличного поведения на территории «Элм Холлоу», глазели по сторонам. Когда мы, не оглядываясь, прошли мимо, они дружно посмотрели в нашу сторону. При нашем появлении в холле все разговоры сделались приглушенными, а взгляды холодными. Никогда еще мне не было так приятно чувствовать себя в центре общего внимания, а именно такое ощущение у меня возникло, когда мы с Робин, а следом за нами Алекс и Грейс открыли дверь и вошли в зал. Купол освещался кремовыми лучами прожекторов, установленных в арках, и мерно раскачивающимися подвесными лампами; стены были задрапированы органзой, статуи ангелов и демонов взирали на нас с высоты. Все собравшиеся в зале разом повернулись и на миг уставились на нас. Мы медленно пересекли зал и остановились в противоположном конце, наблюдая за танцующими, в ушах отдавался ритм шаркающих по полу ног, в кончиках зубов – пульс оркестровых басов.

Оркестр заиграл медляк, приторно сентиментальную мелодию песни «Я люблю тебя, люблю, буду любить» с ее тошнотворными повторами одних и тех же слов; мы смотрели, как пары неторопливо движутся в такт музыке.

– Какое позорище. – Из-под маски голос Робин был едва слышен.

– А по-моему, нормально.

Я взглянула на мерно раскачивавшиеся парочки в центре зала, под подвесными светильниками, поднимавшие клубы пыли с пола и разгонявшие волны паров сухого льда. На потолке по-новому оживали в необычной атмосфере фрески: изображение всех трех мойр – сомнительная копия сюжета Сикстинской капеллы, – казалось, обрело истинную красоту, избавившись от погрешностей, которые так хорошо видны при свете дня. Можно было ясно разглядеть Клото[19], плетущую нить из сусального золота, связывающую воедино позолоченные границы фрагментов изображения; Лахесис[20], прищурившую глаза, внимательно и сосредоточенно разглядывающую эту нить, читающую на ней знаки судьбы; Антропу[21] с высоко поднятыми ножницами, готовую перерезать тонкую нить жизни, – и все это прямо у нас над головами.

– Ты ее видишь? – прошептала Грейс, приподнимая маску, чтобы лучше разглядеть присутствующих, среди которых она надеялась обнаружить Ники. Я покачала головой.

Робин взяла меня под руку.

– Пошли, хочется выпить пунша.

– А мне бы чего покрепче. – Маска приглушила мой голос.

Мы двинулись вдоль стен бального зала; позади, чуть в стороне шли занятые каким-то своим разговором Алекс и Грейс.

– Как думаешь, она действительно может проболтаться? – спросила Робин, поблескивая глазами через узкие разрезы в маске.

– Не знаю. Может, объяснить ей как-то, сказать, что это была шутка…

– Да уж, смешная шутка, ничего не скажешь, – фыркнула Робин.

– Обхохочешься, – подтвердила я. – Но ведь все знают, какое у тебя своеобразное чувство юмора.

Она ударила меня ладонью по руке, оставив на коже след от ногтей.

– По крайней мере, оно у меня есть.

Я закатила глаза, чего, впрочем, она не могла увидеть.

– Ладно, проехали. – Я взялась за ставшую уже липкой ручку черпака, лежавшего поверх чаши с пуншем, и наполнила два стакана.

Робин взяла у меня стакан, свободной рукой сдвинула маску и приветственно подняла руку с чашей.

– Будем надеяться, что пронесет.

– За надежду. – Я сделала глоток, чувствуя, как по всему телу разливается сладкое тепло.

Подошла Алекс с маской в руке.

– Мы уходим, – холодно объявила она.

– Как, мы же только что пришли! – Робин протянула ей стакан. – Выпей хотя бы.

– Не хочу. – Алекс отвела ее руку. – Мне и без того хорошо. Спасибо.

– Да брось ты, Алекс, – сказала я, поворачиваясь за поддержкой к Грейс. – Нельзя позволить Ники…