– Ты спас меня из-за нее?

Я спас тебя не потому, что такой сердобольный, а потому, что иначе копы постучались бы в мою дверь, думает Билли. Но это лишь половина правды. Часто ли мы говорим себе всю правду?

– Не знаю.

– Это ужасно. Я думала, со мной случилось ужасное, но это…

– С тобой действительно случилось ужасное.

– …но то, что случилось с Кэти, гораздо страшней! Ты правда его застрелил?

– Правда.

– Молодец. Молодец! И тебя отправили в приют?

– Да. Можешь не читать, если тебя это расстраивает. – На самом деле ему не хочется, чтобы она бросала чтение, и ему вовсе не жаль, что она расстроилась. Наоборот, он рад. Значит, он сумел до нее достучаться.

Она вцепляется в ноутбук.

– Я хочу дочитать, – говорит она и добавляет чуть ли не с укором: – Зачем ты смотрел со мной какой-то дурацкий сериал? Мог же писать!

– Не знаю. Стеснялся.

– Ясно. Понимаю. Я тоже стесняюсь, поэтому хватит на меня глазеть. Дай спокойно почитать.

Билли хочет поблагодарить ее за слезы, но не решается. Вместо этого он спрашивает, какие у нее размеры.

– Размеры? Зачем тебе?

– Неподалеку от «Харпс» есть магазин «Гудвилл». Могу купить тебе пару брюк и футболок. Кеды, может. Ты не хочешь, чтобы я на тебя смотрел, пока ты читаешь, и я тоже не хочу смотреть. А эта юбка тебе наверняка надоела.

Элис лукаво улыбается – ей к лицу такая улыбка. Вернее, была бы к лицу, если бы не синяки.

– Без зонта идти не боишься?

– На машине поеду. Ты, главное, помни: если я не вернусь и сюда заявятся копы, скажешь им, что я держал тебя силой. Припугнул, что из-под земли достану, если ты сбежишь.

– Вернешься, никуда не денешься, – отвечает Элис и записывает на бумажку свои размеры.

Он едет в «Гудвилл» и проводит там немало времени – чтобы дать время ей. Знакомых не встречает, никто на него не смотрит. Когда он возвращается, Элис уже закончила читать. То, что он писал несколько месяцев, она прочла меньше чем за два часа. У нее есть вопросы. Не про зрительную трубу, нет. Про людей. Особенно про Ронни, Глена и «бедную одноглазую девочку» из Дома Вековечной Краски. Еще она говорит, что ей понравился переход от детского стиля письма к взрослому по мере взросления рассказчика. И еще – что Билли обязан писать дальше. Пока он пишет, она будет наверху – посмотрит телевизор или вздремнет.

– Я все время хочу спать. Какой-то кошмар.

– Нет, это нормально. Твое тело все еще восстанавливается после того, что с ним сделали те мрази.

Элис останавливается в дверях.

– Далтон? – Она по-прежнему так его называет, хотя знает его настоящее имя. – Твой друг Тако умер?

– Там много кто умер.

– Мне очень жаль, – говорит она и закрывает за собой дверь.

Он пишет. Реакция Элис окрылила его. Он не тратит много слов на то, что происходило между апрелем и ноябрем 2004-го, когда они якобы завоевывали умы и сердца местного населения, но не завоевали ни того ни другого. Всего несколько абзацев – и Билли переходит к тем событиям, память о которых до сих пор причиняет ему боль.

После гибели Альби их «Горячую девятку» (а точнее, «Восьмерку» – у каждого на шлеме теперь была надпись «АЛЬБИ С.») на пару дней вернули на базу. Шли разговоры о перемирии. Билли всюду искал потерянную пинетку – может, он где-то на базе ее обронил? Остальные тоже искали, но ее нигде не было. А потом их вернули в город – зачищать жилые дома. Первые три они благополучно зачистили: два оказались пустыми, а в третьем сидел мальчишка лет двенадцати-четырнадцати. Он поднял руки и истошно заверещал: Не стреляй Америка, не стреляй я любить «Нью-Йорк янкиз»! Не убивай!

А потом они подошли к «Веселому дому».

Тут Билли прерывается на гимнастику. Может, они с Элис пробудут на Пирсон-стрит подольше… Хотя бы дня три. Тогда он успеет дописать про «Веселый дом» и все, что там случилось. Ему хочется написать, что потеря пинетки не имела никакого значения – дураку ясно, что не имела. И еще ему хочется написать, что в глубине души он думает иначе.

Перед тем как начать бегать туда-сюда по лестнице, он делает небольшую разминку – не хватало только порвать подколенное сухожилие (травмпункт-то ему теперь точно не светит). За дверью Дженсенов тихо, телевизора не слышно – наверное, Элис спит. И понемногу приходит в себя. По крайней мере Билли на это надеется, хотя вряд ли женщина способна полностью восстановиться после изнасилования. Все равно остаются шрамы, и иногда эти шрамы ноют. Наверное, они ноют даже спустя годы – десять, двадцать, тридцать лет. Возможно, это так. Или как-нибудь иначе. Мужчине трудно об этом судить, если только он сам однажды не подвергся изнасилованию.

Бегая по лестнице, Билли думает о мужчинах, которые сотворили такое с Элис. А они, безусловно, уже мужчины. Триппу Доновану двадцать четыре; стало быть, Джеку и Хэнку, дружкам-насильникам Донована, примерно столько же. Ну да, это мужчины, не мальчишки. Причем плохие.

Он возвращается в подвал, тяжело дыша, но чувствуя приятное тепло и легкость во всем теле. Отлично, можно поработать еще часок-другой. Не успевает он начать, как на компьютер приходит текстовое сообщение – от Баки Хэнсона, затаившегося бог знает где. Денег по-прежнему нет. Думаю, и не будет. Что планируешь делать?

Получить их, – отвечает Билли.

Вечером он подсаживается к Элис на диван. Темные брюки и полосатая рубашка очень ей идут. Когда он выключает телевизор и объявляет, что им надо поговорить, она пугается.

– Про что-то плохое?

Билли пожимает плечами.

– Вот ты мне и скажи.

Она внимательно слушает, не сводя с него глаз. Когда он заканчивает, у Элис возникает только один вопрос:

– Ты в самом деле на это готов?

– Да. Они должны поплатиться за содеянное, но это не единственная причина. Мужчина, который однажды такое сделал, наверняка пойдет за добавкой. Возможно, ты не первая. И не последняя.

– Ты серьезно рискуешь. Это может быть опасно.

Он вспоминает про револьвер в тумбочке Дона Дженсена и говорит:

– Думаю, не очень.

– Только не убивай их. Я этого не хочу. Пообещай, что не убьешь!

Такая мысль даже не приходила Билли в голову. Они поплатятся, да, но прежде всего они должны усвоить урок, а мертвого ничему не научишь.

– Нет, – говорит он, – убивать не буду.

– И Джек с Хэнком меня не особо волнуют. Они не делали вид, что я им нравлюсь, и в квартиру хитростью не заманивали.