становятся способными в конечном счете мыслить здраво. Как замечает Лисистрата, легко заставить мужчин прийти к миру, если вы поймаете их, когда они возбуждены, а не когда они агрессивно борются друг с другом (1132–1133). Неудивительно, что богиня Мира предстает в облике красивой женщины и объединяет мужчин, хватаясь за любую часть тела, которая торчит. Пенис, который изначально был символом мужского унижения и подчинения, теперь становится символом примирения, надежды и мира. «Я женщина, – говорит Лисистрата в момент, когда спартанцы объединяются с афинянами, – и рождена разумною. / Меня природа наградила знанием» (1145–1146).

Конец комедии связывает телесную игру с демократическим триумфом с внезапной торжественностью. Держась за органы друг друга, афинские и спартанские мужчины присоединяются к женщинам и танцуют, призывая Граций, Аполлона, Дионисия и других богов. В призыве, напоминающем о древних традициях, афиняне призывают Исихию (ἡσυχία, спокойствие/стабильность) – богиню, ассоциирующуюся с гражданским спокойствием и свободой действий[425]. И в заключительном поражении мужчин, размахивающих щитами, спартанцы сначала восхваляют Дионисия и менад, а затем, танцуя, поют хвалу неназванной богине, которая, по-видимому, является покровительницей их бывших врагов и афинской демократии – Афине[426]. Нитки были переплетены так удачно, что национальные различия рушатся в праздничном танце, которым заканчивается комедия.

Следовательно, Аристофан наводит на мысль, что гражданской стабильности и миру (даже миру с нашими противниками) способствует дух игры, который фокусируется на телесном удовольствии. Комические празднества нашли оригинальные способы воздать почести этому духу и породить его, приглашая нас задаться вопросом (как приглашали и трагические празднества) о том, как мы можем сделать то же самое в большом современном обществе.

V. СОЗЕРЦАНИЕ ТРАГЕДИИ В СОВРЕМЕННЫХ ДЕМОКРАТИЯХ

В современных обществах нет трагических или комических празднеств, на которые собираются все граждане, оставляя все свои дела. Как же эти общества в таком случае могут способствовать формированию зрительских взглядов на комедию и трагедию?

Как и все остальное, формирование зрительского взгляда на трагедию начинается в раннем детстве, в семье. Дети слышат истории, которые повествуют о риске, боли и потере. Часто главный персонаж – будь то животное или человек – теряет кого-то любимого: матерей Бэмби и Бабар[427] убивают охотники; король слонов умирает, съев ядовитое растение. Между тем в реальной жизни дети часто сталкиваются с потерей, переживая смерть любимого животного. Эта потеря обычно подготавливает их к столкновению с потерей человека в будущем.

По мере того как дети растут, они становятся готовы к более реалистичным рассказам о семьях в тяжелом положении. В популярном аниме-фильме Хаяо Миядзаки «Мой сосед Тоторо», который особенно нравится детям в возрасте трех-четырех лет, приключения двух сестер обрамлены серьезной болезнью их матери, которая находится в больнице на протяжении всего фильма, и частым отсутствием обеспокоенного отца, который навещает ее. В серии автобиографических книг Лоры Инглз-Уайлдер (которые я очень любила в детстве) автор описывает, как ее семья сталкивалась с голодом, изнуряющей жарой и стужей, болезнями и опасностями со стороны животных и враждебно настроенных людей. Мэри, сестра Лоры, слепнет в результате болезни; их отец чуть не погибает во время снежной бури. Кульминацией этих книг является рассказ «Долгая зима» о том, как целый город в Северной Дакоте оказался на грани выживания, когда невиданное количество снега отрезало его от поставок продовольствия. Это лишь несколько примеров популярных произведений для детей, которые могут как познакомить их с уязвимостью человека, так и побудить к ценным дискуссиям в семьях и начальной школе. Единственное, что может сделать достойное общество, – убедиться, что такие качественные произведения являются частью учебной программы государственных школ и что писатели, художники и кинематографисты, создающие хорошие произведения для детей, получают должное внимание и заботу.

Но есть и другие возможные стратегии. К сожалению, всем обществам приходится сталкиваться с разного рода бедствиями, и то, как они репрезентируются в публичной сфере, чрезвычайно важно. Давайте рассмотрим три случая из истории Соединенных Штатов, в которых описанное нами созерцание трагедии успешно и проницательно формировалось при поддержке государства: траур по Гражданской войне, поддерживаемый речами Линкольна, Мемориал Линкольна и поэзия Уолта Уитмена; фотографии, которые использовал Франклин Делано Рузвельт во время проведения «Нового курса»; Мемориал ветеранов войны во Вьетнаме Майи Лин. Затем мы рассмотрим совершенно иной случай, в котором публичное обсуждение художественных произведений может развернуть дебаты о безмолвных трагедиях, которые ежедневно обрушиваются на возможности, и сам дух обездоленных людей и групп в несправедливых обществах.

Трагедии оказывают свое эмоциональное воздействие через исключительность их поэзии, музыки и зрелищной составляющей. Мы могли бы сказать, что они внушают не только сострадание, но и изумление, сильную и восторженную поглощенность объектом созерцания[428]. То, что Софокл – великий художник, едва ли не имеет никакого отношения к способности его творчества тронуть нас. Поэтому современное общество, желая подражать грекам, нуждается в настоящей виртуозности и подлинных художниках, которым оно позволит творить непредсказуемым образом и не будет рассматривать их – в духе Конта – как послушных слуг академии философов.

Линкольн и Уитмен: траур и новое посвящение

Гражданская война в Соединенных Штатах была трагедией огромного масштаба. Было ясно, что страна с трудом оправится после нее. Возможно, она до сих пор от нее не оправилась. Трагедия призывала к скорби, трауру и состраданию; но она также призывала к ответному оправданному гневу и негодованию, которые могли бы помешать заживлению ран, если бы не были направлены в сторону милосердия и исцеления. Одним из важнейших вкладов Линкольна на посту президента было наметить путь от скорби к примирению. Мы говорили о двух его речах как о средствах конструирования нового патриотизма. Давайте вернемся к ним, чтобы изучить образы скорби, которые в них используются.

Геттисбергская речь говорит о масштабах национальной трагедии, связывая жертвенность павших солдат с величайшими идеалами нации. Она начинается с упоминания рождения нации. То была «новая нация», с особыми идеалами, сосредоточенными на свободе и равенстве. Затем сама нация представляется хрупкой: она появилась недавно, и неясно, сможет ли она пройти «испытания на способность выстоять». Таким образом, он рассматривает Гражданскую войну как войну за высочайшие и заветные идеалы и за их судьбу не только в Америке, но и во всем мире. Достойное общество само по себе является уязвимым телом.

Линкольн не пытается смягчить трагедию, настигшую солдат. Восхваляя жертву тех, кто погиб (в битве, которая была одной из самых кровавых в войне), он затем говорит, что живые не могут почитать эту землю: только храбрость павших может это сделать. Другими словами, смерть нельзя исправить, а нас, живущих, утешить, но смерть не может затмить человеческую добродетель и достоинство. И затем Линкольн, как известно, просит тех, кто слышит его речь, посвятить себя завершению дела, начатого погибшими: мы все должны трудиться ради сохранения американской демократии, ради ее «возрождения в свободе». Он заканчивает на ноте безотлагательности, которая была лейтмотивом его речи: эта борьба – на самом деле борьба за существование демократии самой по себе.

Речь Линкольна одновременно подчеркивает трагедию павших и использует эту трагедию в качестве метафоры уязвимости достойной нации, которая выживет только в том случае, если те, кто слышит его речь, продемонстрируют свою готовность рисковать и жертвовать. Таким образом, речь приближает аудиторию к жертве погибших, призывая их даже во время траура посвятить свое будущее борьбе за демократию и свободу. Будучи услышанной в нужное время, она поощряла свою аудиторию работать ради победы и примирения. Сегодня его речь, с одной стороны, рассказывает нам о болезненных жертвах, принесенных ради создания этой нации как подлинно демократической, с другой стороны, напоминает нам, что такие жертвы должны быть принесены, потому что демократия слишком ценна, чтобы ее можно было потерять из-за эгоизма, лени и страха.

Во Второй инаугурационной речи Линкольн обращается к проблеме вины. В самой деликатной манере ему удается изобразить войну как трагедию, не скрывая того факта, что одна сторона несла почти все бремя вины. Особое внимание он уделяет серьезной моральной ошибке: «хлыстом получать свой хлеб со спины