они направляют эмоциональное и творческое внимание на основополагающие права и на ущерб, наносимый в случае их отсутствия. Когда трагические дилеммы тщательно продуманы, они формируют сострадание и устраняют некоторые из его вероятных ошибок. Во-вторых, благодаря эмоционально сложному опыту трагических дилемм граждане узнают, что издержи и потери различны по своей природе – некоторые из них хуже, чем все остальные. Ни один гражданин не должен нести их. Поэтому людей побуждают пользоваться своим воображением и размышлять о том, как возможно построить мир, в котором гражданам не пришлось бы вообще или пришлось бы как можно реже сталкиваться с подобными конфликтами. Добиться такого хода мысли уже является прогрессом.

IV. КОМЕДИЯ И ТО ХОРОШЕЕ, ЧТО ЕСТЬ В ЖИЗНИ

Мир античных комических празднеств отличался от мира трагических празднеств так же, как костюмы трагических актеров от костюмов героев комедии. Трагический герой – серьезный, в высоких сапогах, в серьезной маске – воплощение человеческого достоинства. Комический герой – пухлый и бесформенный, одетый в мягкий костюм, его постоянная эрекция говорит о постыдном отсутствии самоконтроля, а обжорство на виду у всех – о пренебрежении хорошими манерами[416]; он портит воздух и испражняется так, что смущает даже не самого стеснительного человека. Герой комедии символизирует грязное, дурно пахнущее и неудобное тело и удовольствия, которые оно может принести. Тем не менее эти два героя не так уж и далеки друг от друга. Сократ, чей взор обращен на стремление стать «богоподобным», превзойдя нашу исключительно человеческую сущность, был прав в конце «Пира», когда говорил, что трагические и комические поэты имеют единую природу[417]. Трагедия, как мы уже отмечали, подчеркивает телесную хрупкость, поощряя сострадание, которое преодолевает склонность к высокомерному отрицанию простой человечности. Комедии Аристофана, с их постоянными откровенными и восхищенными обращениями к телесным функциям, предлагают всем зрителям насладиться своей телесной природой[418]. Так что и трагедия, и комедия действительно являют собой две стороны одной медали. Выделения, секс и пот символизируют крайнюю уязвимость человека: многие шутки у Аристофана строятся на том, как амбициозные планы срываются из-за необходимости испражниться, или из-за того, что герой испортил воздух в неподходящий момент, или из-за непрошеной эрекции. Но эта уязвимость воспринимается как то, что характерно для всех людей, то, что делает нас живыми людьми и связано с радостью жизни. И комедии празднуют эту хрупкую радость, одновременно отвергая слишком распространенную претензию на человеческую неуязвимость. Не только Аристофан, но и сам дух комических празднеств выступает на стороне мира, поскольку именно в мирных условиях можно наслаждаться едой, питьем и сексом (и даже портить воздух и испражняться). Военная агрессия все это ставит под угрозу – и часто без веской причины.

Так, подобно трагическим празднествам, комические имеют дело с болезненными вопросами: телесная ограниченность, подверженность унижениям, близость смерти. Но дух комедии и сама структура античной комедии как жанра превращают эти мрачные темы в источники наслаждения. Триумф комического героя – это то, чему демократия имеет веские основания способствовать, если демократия разумна. Как говорит Дикеополь, «Но правду знает даже и комедия» (500), выбирая для обозначения комедии слово trugôidia («песня о винном осадке»), которое делает очевидным ее родство с трагедией. Комедии, как и трагедии, политически несовершенны и могут содержать элементы, которые не должны одобряться справедливым обществом. Моя точка зрения не касается каждого утверждения в каждой комедии; речь идет о самом жанре комедии, о чувстве жизни, заложенном в том, как эта драматическая форма соотносится со своей аудиторией.

Как вы уже давно заметили, комедия имеет дело с материалами, которые иногда кажутся отвратительными. Но они не вызывают отвращения, они изгоняют его. Иногда чопорные зрители реагируют на такие вещи с отвращением, в силу того что их воспитание не подготовило их к тому, чтобы присоединиться к празднованию тела в комедии[419]. (Именно такая реакция встретила «Улисса» Джойса[420] и сатиру Ленни Брюса.) Однако древнегреческая аудитория рассматривала комедии не только как пристойные, но – как говорит Дикеополь – тесно связанные с политическими размышлениями. Почему она так считала?

«Ахарняне» начинаются с того, что крестьянин Дикеополь появляется на площади народных собраний пораньше, чтобы выступить на стороне мира. В своей вступительной речи он довольно много рассказывает о себе. Что он любит? Демократическую политику, трагическую поэзию, мирное сосуществование, природу. Когда он первым приходит на собрание, он занят самыми разными делами: «Я вздыхаю, зеваю, потягиваюсь, порчу воздух, удивляюсь, пишу, выдергиваю волоски, продумываю аргументы»[421]. Неприличные физические действия (порча воздуха, выщипывание волос) странным образом сочетаются с действиями, характерными для хорошего гражданина, достойного демократического общества: размышлять, писать, строить аргументы. На протяжении всей пьесы с ее абсурдным замыслом прекращения Пелопоннесской войны посредством экономического бойкота предполагается, что политика, основанная на телесных функциях, скорее всего, породит хорошие аргументы – аргументы, которые учитывают важность мира и благополучия. Агрессивное и безответственное ведение войны Ламахом и его товарищами пренебрегает обычным человеком, который особенно сильно страдает на войне. Даже если зрители произведения в конечном счете поддержат военные действия, они должны думать, как Дикеополь, разумно оценивая издержки войны. Целью войны, даже если она справедлива, всегда является мир и блага жизни.

Еще более ярким примером неразрывной связи комедии с успехом демократии является самое известное произведение Аристофана «Лисистрата» (411 г. до н. э.)[422]. В Афинах военного времени, изображенных в пьесе (то был более поздний и более мрачный этап войны, чем тот, который имеет отношение к «Ахарнянам»[423]), мужчины забыли о благах жизни. Что им нравится, так это размахивать щитами и мечами. Лисистрата жалуется, что мужчинам не нравится выслушивать альтернативные точки зрения и аргументы. Когда женщины задают вопрос о войне, от них требуют или дают пощечину (530–536). Когда они задают другой вопрос, выражая сомнение относительно военных планов, им говорят «…Принимайся за пряжу скорее! / А не то берегись, заболит голова. А война – это дело мужское!» (540–541). Угрозы применения силы заменяют хорошие контраргументы.

Обратите внимание, что в мире мужчин нет ни трагического сострадания, ни юмора. В нем не хватает трагического чувства, потому что нет ощущения собственной слабости и уязвимости. И чувства юмора в нем нет по соответствующим причинам: мужчины не способны увидеть в себе что-то смешное или даже странное. Желая быть бесстрашными героями, они не видят тело как источник смешного, иллюстрирующего человеческую слабость.

Женщины в пьесе далеки от героизма: они любят выпивку и секс. Но в то же время они любят споры, и Аристофан связывает их здравый смысл с их вниманием к телу. Они знают, что поставлено на кон на войне: дом, лишенный своих мужчин (101 ff.); смерть в битве (546), особенно смерть детей, которых они с таким трудом вынашивали и воспитывали (611–612); женщины, стареющие в одиночестве и не имеющие возможности снова выйти замуж, тратят впустую то короткое время, за которое женщина может найти мужа (615–617). Мирное сосуществование, напротив, как и всегда у Аристофана, представляется временем чувственного наслаждения: еды, выпивки, секса, религиозных и поэтических празднеств.

В разговоре с афинским чиновником, составляющем центральный элемент ее аргументации, Лисистрата предполагает, что женское искусство ткачества является хорошей моделью для того типа здравого смысла, который крайне необходим в этом конфликте: сначала шерсть промывают и счищают репьи, затем нити навивают на единую прялку; когда все отдельные нити, которые есть в городе – мигранты, друзья-чужеземцы, метеки, – сплетутся в единый клубок, из него будет соткана красивая рубашка для города (596–607). Плетение – это образ конструктивного политического диалога, направленного на общее благо: каждую нить нужно взять во внимание, и все они должны быть объединены в единое целое.

Эрекция – это то, с помощью чего женский мир одерживает триумф. Отказывая мужчинам в привычном им контроле над женскими телами, женщины ставят их в нелепое и униженное положение[424]. Ходить с эрекцией – это признание постыдного отсутствия контроля как над собой, так и над другими. Теряя свою власть мачо, мужчины