что я записал это тайком. Я боялся, что все они, те, что сейчас внимательно слушают, едва выйдя отсюда, сразу все забудут. Мне был непонятен этот запрет. Когда на следующее утро я садился якобы вести счета, писать письма, согласовывать даты, в самом низу у меня лежал еще один лист, и на нем я записывал слова Якова, словно еще раз объяснял их, на сей раз самому себе.

«Нужно идти к христианству, – говорил он простым людям. – Примириться с Исавом. Нужно идти во тьму, это ясно, как солнце! Ибо только во тьме нас ждет спасение. Только в худшем из мест может начаться мессианская миссия. Весь мир – враг подлинного Бога, разве вы не знаете?»

«Это бремя молчания. Слово – такое бремя, будто вы несете на себе полмира. Вы должны слушать меня и следовать за мной. Должны отказаться от своего языка и с каждым народом говорить на его языке».

Добродетель – чтобы из твоего рта не вырвалось ничего уродливого. Добродетель – молчать, удерживать в себе все, что видишь и слышишь. Сохранять постоянство. Подобно тому как Первый, Шабтай, пригласил на свою свадьбу гостей и под свадебным балдахином явилась Тора – словно невеста, так мы заменили Тору женщиной. С тех пор она ежевечерне появляется перед нами обнаженной, без покрывала. Женщина – величайшая тайна, и здесь, в нижнем мире, она является аналогом священной Торы. Мы будем соединяться с ней, сперва нежно, одними губами, движением рта, который произносит слово и таким образом вновь, каждый день, создает мир из небытия. Ибо я, Нахман Самуил бен-Леви из Буска, верю, что Бог един в Троице, а Четвертое Обличье – Святая Мать.

О таинственной деятельности в Лянцкороне и недоброжелательном глазе

Нахман не будет это описывать, да, слова обременяют. Нахман, когда садится писать, четко разделяет, что можно писать, а чего нельзя. Об этом следует помнить. Впрочем, Яков говорит: не оставлять никаких следов, вы погружены в тайну по самую макушку, никто не должен узнать, кто мы и чем занимаемся. Но он и сам производит много шуму, делает странные жесты, бросает нелепые фразы. Говорит загадочно, так что приходится догадываться, что имеется в виду. Вот почему после его отъезда люди еще долго сидят и толкуют слова этого Франка – человека-не-отсюда. Что он сказал? В определенном смысле каждый понимает это по-своему.

Когда 26 января они прибывают в Лянцкорону во главе с едущими верхом Лейбеком Абрамовичем и его братом Мошеком, их сразу ведут к дому Лейбека. Уже совсем темно.

Деревня расположена на крутом склоне, спускающемся к реке. Дорога, каменистая и неудобная, идет поверху. Тьма густая и холодная, поглощает свет уже в нескольких локтях от его источника. Пахнет дымом от сырых дров, в темноте вырисовываются очертания домов; сквозь их маленькие окошки кое-где просачиваются грязно-желтые лучи.

Шломо Шор и его брат Натан встречаются со своей сестрой. Хая, пророчица, живет в Лянцкороне с момента свадьбы с местным раввином Хиршем, который торгует табаком и пользуется большим уважением среди правоверных. Вид ее ошеломляет Нахмана, словно он выпил водки.

Хая приходит с мужем, они останавливаются на пороге, и Нахману кажется, что рядом с Хаей отец – настолько Хирш напоминает старого Шора: ничего удивительного, они ведь двоюродные братья. После рождения детей Хая еще похорошела, она очень стройная и высокая. На ней кроваво-красное платье и ярко-синяя девичья шаль. Волосы, перехваченные пестрой тряпицей, волной падают на спину. В ушах длинные турецкие серьги.

Маленькие запыленные окошки всегда пропускают слишком мало света, поэтому почти весь день в глиняной плошке с маслом горит фитиль, так что воняет сажей и пригоревшим жиром. Обе комнаты заставлены мебелью, откуда-то беспрерывно доносятся царапанье, шорохи. Зима, мыши тоже попрятались от морозов: теперь они строят вертикальные города в стенах и горизонтальные – в полу, еще более беспорядочные, чем Львов и Люблин, вместе взятые.

В передней комнате над очагом есть углубление, через которое в огонь поступает воздух. Но оно все время засоряется, плита дымит, и все помещения пропитаны этим запахом.

Дверь плотно закрывают, задергивают занавески на окнах. Можно подумать, они собираются спать – целый день ехали, устали, как и шпионы. Деревня уже взволнованно гудит – саббатианская чума пришла. Есть двое особо любопытных: Гершом Нахманович и его двоюродный брат Нафтали, тот, что арендует у шляхтича, а потому много о себе воображает. Он подкрадывается потихоньку и ухитряется заглянуть в окно (кто-то все же оставил щель). Кровь отливает у него от лица, и Нафтали стоит как зачарованный, не может оторваться от этой картины; хотя перед ним лишь вертикальная полоска, но, поворачивая голову, можно охватить всю сцену. И вот что он видит: при свете единственной, кажется, свечи сидят мужчины, а в центре круга – полуобнаженная женщина. Такое ощущение, что ее пышная упругая грудь светится в темноте. Франк ходит вокруг нее, разговаривая сам с собой.

На фоне громоздкой мебели в доме Лейбека тело Хаи кажется совершенным и волшебным, словно явилось из другого мира. Веки полуопущены, рот приоткрыт, видны кончики зубов. На плечах и декольте блестят капельки пота, грудь тянет к земле – так и хочется ее поддержать. Хая стоит на табурете. Единственная женщина среди множества мужчин.

Первым подходит Яков – ему приходится немного приподняться на цыпочки, чтобы коснуться губами ее груди. Такое впечатление, что он какое-то время держит во рту сосок, по капле цедит молоко. Теперь вторая грудь. За ним реб Шайес, старик с длинной редкой бородой, доходящей до пояса; губы, подвижные, как у коня, вслепую ищут сосок Хаи – реб Шайес не открывает глаз. Затем Шломо Шор, брат Хаи, приближается к ней и, поколебавшись, делает то же самое, но более поспешно. Дальше все – осмелевший Лейбек Абрамович, за ним его брат Мошек, затем снова Шор, на этот раз Иегуда, а за ним Исаак из Королёвки, и каждый, даже те, кто до сих пор стоял у стены, в тени, уже знает, что был допущен к великой тайне этой веры и, таким образом, становится правоверным, и окружают его братья, и так будет, пока спаситель не разрушит старый мир и не откроется новый. Ибо сама Тора низошла на жену Хирша, это она сияет сквозь кожу женщины.

Следует закрыть глаза и идти во тьму, ибо только из тьмы виден свет, мысленно говорит Нахман и берет в рот сосок Хаи.

Как Гершом поймал вероотступников

Говорят, что это Яков велел