не задергивать занавеску до конца – чтобы они все же смогли увидеть. Подсматривавшие тут же бегут в деревню к раввину, моментально собирается группа людей, вооруженных палками.

Гершом не соврал, он сказал правду и велит им сперва заглянуть в щель между занавесками: выломав затем дверь, они успевают увидеть полуобнаженную женщину, пытающуюся прикрыться какой-то одеждой, и разбегающихся мужчин. Гершом грозно кричит, кто-то выпрыгивает в окно, но его ловят те, кто остался снаружи, кому-то удается убежать. Всех остальных, кроме Хаи, слегка пьяных, напуганных, Гершом приказывает связать и отвести к раввину. Он самовольно реквизирует их телеги, лошадей, книги и шубы, после чего отправляется в усадьбу. Гершом не знает, что сейчас карнавал и у хозяина гости. К тому же он не желает вмешиваться в еврейские распри – евреи ведь ссудили ему денег; точно не известно, что произошло, кто замешан, а кто – нет. Поэтому хозяин зовет управляющего, Романовского, а сам продолжает смаковать кизиловую наливку. Усадьба ярко освещена, и даже снаружи чувствуется запах запеченного мяса, слышатся музыка и женский смех. Из-за спины хозяина выглядывают любопытные раскрасневшиеся физиономии. Романовский надевает длинные сапоги, снимает со стены ружье, зовет батраков и вместе с ними топает по снегу, а их негодование, священное – еврейское и христианское, – рождает тревожные образы чудовищного кощунства, всеобщего, стоящего превыше всех религий богохульства. Однако в результате обнаруживаются только озябшие мужчины, связанные веревками по двое, слишком легко одетые, дрожащие на морозе. Романовский пожимает плечами. Он не понимает, что произошло. Но на всякий случай всех везут в Копычинцы, в тюрьму.

До турецких властей быстро доходят известия о случившемся; уже на третий день прибывает небольшой турецкий отряд и требует, чтобы Романовский выдал военнопленного Якова Франка, гражданина Порты[101]. Тот охотно повинуется: пускай евреи или турки сами судят своих вероотступников.

Говорят, за эти три дня, проведенные в заключении в Копычинцах, пока за ним не приехали турки, Яков снова пережил нисхождение святого духа, руах ха-кодеш, и выкрикивал странные вещи, что позже подтвердили сидевшие с ним в камере реб Шайес и Ицель из Королёвки: будто он пойдет в христианскую религию, а с ним двенадцать братьев. Освободив Якова, турки дали ему лошадь, на которую он сел и тотчас отправился через турецкую границу в Хотин. Шпионы же позже доложили раввину Рапапорту во Львове, что, уезжая, Яков довольно громко произнес на древнееврейском: «Мы следуем дорогой царя!»

О польской принцессе Гитле, дочери Пинкаса

Красавица Гитля – единственная дочь Пинкаса, секретаря львовского раввина Рапапорта. У девочки не все в порядке с головой, отец с ней намучился и поэтому отослал к своей сестре в Буск, чтобы Гитля дышала там здоровым деревенским воздухом и поменьше мозолила глаза окружающим.

Плохо, что она красивая – хотя обычно это родителей радует, – высокая, стройная, с узким смуглым лицом, пухлыми губами и темными глазами. Походка у нее развязная, одежда всегда нелепая. За городом Гитля все лето разгуливала по подмокшим лугам, декламировала стихи, в одиночку ходила на кладбище, непременно с книгой в руке. Ее тетка считает, что это последствия того, что девочку учили грамоте. Отец Гитли был неосмотрителен – и вот вам результат. Ученая женщина – всегда источник больших неприятностей. Так и вышло. Какой нормальный человек станет сидеть на кладбище? Девушке девятнадцать лет, ей давно пора замуж; она привлекает любопытные взгляды парней и мужчин постарше, но жениться на такой никто не хочет. Говорят, Гитля позволила щупать себя кому-то из мальчиков. Происходило это за кладбищем, где дорога ведет в лес. Кто знает, не случилось ли там еще чего похлеще.

Мать Гитли умерла, когда девочка была маленькой. Пинкас долгое время вдовствовал, но несколько лет назад женился во второй раз, и новая жена падчерицу возненавидела. Та отвечала ей взаимностью. Когда мачеха родила близнецов, Гитля впервые сбежала из дома. Отец отыскал ее в корчме на окраине Львова. Молоденькая девушка подсаживалась к игрокам в карты и давала советы то одному, то другому. Но на бродячую шлюху похожа не была. Правильная польская речь, видно, что образованная и хорошо воспитанная. Гитля хотела ехать в Краков. Дорого одетая, она вела себя так, будто кого-то ждала. Хозяин корчмы подумал – какая-то знатная дама, попавшая в беду. Гитля рассказывала, что она – правнучка польского короля, что отец нашел ее в корзине, выложенной лебяжьим пухом, что лебедь кормила ее молоком. Те, кто ее слушал, больше смеялись над лебедем, кормящим молоком, чем над корзиной. Отец ворвался в корчму и при всех отвесил дочери оплеуху. Потом силой усадил в телегу, и они поехали во Львов. Бедный Пинкас до сих пор слышит смех и пошлые шутки тех, кто присутствовал при этой сцене. Поэтому решил поскорее выдать Гитлю замуж, в сущности, за первого, кто попросит руки дочери, пока она еще – будем надеяться – девица. Нанял лучших сватов, и вскоре к ним приехали гости из Езежан и Чорткова. Тогда Гитля принялась демонстративно ходить с мальчиками на сеновал. Она делала это специально, чтобы свадьба не состоялась. Она и не состоялась, потому что женихи отказались. И из Езежан, и из Чорткова новости распространяются быстро. Теперь Гитля жила в отдельной комнате, в пристройке, словно прокаженная.

Но зимой того рокового года Гитле повезло, а может, наоборот, не повезло, кто знает, – на тракте показалась вереница саней, и гости разбрелись по городу. Тетя Гитли, у которой гостила мачеха с близнецами, двумя мальчиками, прожорливыми и волосатыми, словно Исав, заперла всю свою родню в доме, закрыла ставни и велела молиться, чтобы голоса этих нечестивых случайно не осквернили их невинные уши.

Гитля, не обращая внимания на протесты тетки и мачехи, надела подаренный отцом гуцульский тулуп и вышла на снег. Она побрела по деревне, к дому рыжего Нахмана, где ненадолго остановился Господин. Ждала под дверью вместе с остальными, чьи лица скрывались за вылетавшими у них изо рта облаками пара, так же, как они, переступала с ноги на ногу от холода, пока Господин по имени Яков не вышел наконец вместе со своей свитой. Тогда она схватила его за руку и поцеловала. Он хотел вырвать руку, но Гитля уже открыла свои красивые густые волосы и вдобавок сказала то, что говорила всегда: «Я польская принцесса, внучка польского короля».

Все расхохотались, но на Якова это произвело впечатление, поэтому он присмотрелся к девушке повнимательнее, заглянул ей прямо в глаза. Что уж он там увидел – неизвестно. С тех