Он пошатнулся, но устоял на ногах, размахнулся из последних сил и швырнул топор далеко в воду. А потом словно срубленное дерево рухнул на мелководье.

Вика рванулась из кустов. Она хотела видеть его, помочь ему. Она не могла взять в толк, что же такое случилось. Но Горгона поймала ее, схватила грубо, развернула к себе.

– Подруга, подруга… стоп, стоп… не лезь… Он себя прикончил. Это плохой знак… Но как-то на самоубийство не очень похоже… Тихо, тихо, нам не надо туда… Это не наше дело. Посмотри на нас – какие мы… Ты хочешь в таком виде звать на помощь? Чтобы явились менты? Чтобы они нашли наш костер, все наши жертвы? Чтобы они допрашивали нас – кто мы такие и откуда? Чтобы разрушили наш ритуал, наш Орден?

Вика сказала, что она не хочет этого, но тот парень… он же умирает там. Горгона ответила, что он, скорее всего, уже мертв. От такого удара топором по себе, по своему телу. Она потащила Вику назад, к дереву. Они снова переплыли реку Истру. Нашли Лидку, которая все валялась в траве в отключке. И вернулись к костру. Вика сказала, что ее колотила дрожь – и от воды, и от ночной прохлады, и от того, чему она стала свидетелем, не видев всех деталей в ночной тьме. Но Горгона намешала снова чего-то, какой-то особый наркотик, и дала ей. И Лидке. И выпила сама. И они заснули, как праведники. А потом их утром разбудили менты».

Начальник Главка закрыл дневник Клавдии Первомайской.

– Не было никакого дезертира в ту ночь, дезертир просто смылся из части, – сказал полковник Гущин. – А ОН… Герман Богушевский… ныне Лебедев – он в шестнадцать лет убил свою семью. А затем изобразил из себя жертву нападения. И избавился от всех улик – сапог, ценностей, что забрал из дома, инсценируя грабеж. И главной улики – топора. Его ведь так и не нашли тогда. А топор там – на дне Истры.

Начальник Главка с минуту размышлял, а потом потянулся к телефону – всем, всем, общий сбор.

И в этот миг мобильный Гущина разразился новым звонком.

– Федор Матвеевич, это дежурный по ГУВД. Сейчас только что позвонили из фитнес-клуба «Аркадия». Дежурный менеджер Нелли Ухватова. Она сказала – в клуб приехала наша сотрудница. Она просила ее позвонить, дала этот номер, если… Менеджер в истерике – сказала, там происходит что-то плохое. Сработала сигнализация в зале исторического фехтования, и все внутренние камеры отключились. Охрана ничего не может сделать, она бессильна.

Как больно…

Боль пульсирует в голове, в шее…

Глаза не открыть…

Свет…

Может, ТАМ его и нет, но это первое, что видишь, когда возвращаешься оттуда…

Из темноты…

Катя с великим усилием…

С титаническим усилием…

Открыла…

Глаза…

Желтый электрический свет… Стены серые… Пол тоже серый… Блики…

Она пошевелилась, обнаружила, что не лежит на полу, а сидит в углу, словно куль, прислоненный к стене.

Рядом – дверь. Железная дверь. Не банковская, но очень массивная.

А напротив – шкафы-витрины сплошь из стекла.

Комната без окон.

Она в комнате без окон… свет под потолком… витрины… а в них оружие, как в музее. Клинки… мечи… сабли… рапиры… шпаги…

Шею не повернуть – так больно.

Она скосила глаза, оглядывая свое новое пристанище.

Она здесь не одна…

Черный Лебедь… он все же прилетел к ней. Не зря даются такие прозвища. Черный Лебедь…

Он стоял боком к ней у витрин с оружием. Содрал с себя футболку, обнажаясь, намотал ее на левую руку и ударил по стеклу. Стекло осыпалось осколками на пол. А он достал с витрины два клинка. Две сабли.

Оружейная комната, хранилище-музей – гордость фехтовального клуба, гордость «Аркадии». Боевые клинки. Чему вы теперь послужите? Какой резне?

На его обнаженном рельефном торсе – шрамы, шрамы… Белые полоски на груди, на плечах… След ножевой раны ревнивца Титова – уже заживший. И старый глубокий ужасный шрам на боку от топора под ребрами – длинный, захватывающий часть живота. Почти смертельная рана, а он выжил…

Катя слабо пошевелилась, села, согнула ноги, уперлась спиной в угол. Давай, давай… Голова лопалась от боли, ее тошнило. Но она ощущала себя живой. Мог бы убить, если бы ударил в сонную артерию, но он не бил туда. Она пока не нужна была ему мертвой.

Но живой…

Для чего? Нетрудно догадаться. Оружейная комната… и они внутри за железной дверью. Почти как в сейфе.

Где-то далеко за этими толстыми стенами выли полицейские сирены. А потом до Кати донесся шум. Топот, глухие, еле различимые команды.

Собираются когорты, выставляют оцепление, отдают приказы, трубят трубы, смыкаются пластиковые щиты, опускаются прозрачные забрала полицейских шлемов. И все для того, чтобы спасти одну дуру… одну безмозглую идиотку… Которую жизнь ничему не научила…

Катя стиснула зубы. Нет, не от боли. От великого стыда. Сама, сама виновата… Так подвести всех. Так подвести его, Гущина. Так стыдно перед ним… Что же она наделала?

Топот, команды, вой сирен… И все как-то нереально, словно сквозь вату. Или у нее что-то со слухом после его удара?

Он поранился о стекло, но не обратил на это внимания, швырнул футболку на пол, оставшись полуобнаженным, прислонил оба клинка к стене. Теперь он стоял спиной к Кате.

Сумка-чехол на колесах – в таких фехтовальщики возят свою экипировку. Она появилась здесь, в этой душной оружейной. Он что-то искал в ней. И нашел.

Пистолет.

Положил на пол рядом с сумкой. В этой комнате не было никакой мебели – лишь стены и витрины.

Стоя по-прежнему спиной к Кате, он снова взял оба клинка. Скрестил руки на уровне груди, словно пробуя острые тяжелые сабли.

А Катя впилась взглядом в пистолет, что так доверчиво, так наивно лежал рядом с сумкой всего в каких-то пяти шагах от нее.

Все искали старую «беретту», а это не она. Даже смутных Катиных познаний хватило на то, чтобы определить, что это травматический пистолет, переделанный для стрельбы боевыми патронами. А эксперт-баллистик ведь предупреждал их о возможности такого варианта. И вот она – травматика-самодел…

Катя раздумывала лишь секунду, а потом она буквально распласталась на полу, наклоняясь, бросая всю себя в этот дикий рывок, она тянулась к пистолету, намереваясь схватить его и…

Снова движение-молния. Он обернулся, и сабельный клинок сверкнул у самого ее лица. А второй у пальцев правой вытянутой руки.

– Отрублю руку. Сядь.

Катя отшатнулась назад. Вжалась в свой угол. Ее колотила дрожь. Еще пять миллиметров, и она бы лишилась пальцев.

Черный Лебедь повернулся к ней. В руках – клинки. Секунду он смотрел на нее, снова словно оценивая. А потом ногой отшвырнул пистолет прямо к ней в угол.