считаные секунды. В серебристом свете пороги казались нагромождением осколков. Однажды сын мне кое-что сказал: «Чем темнее становится, тем лучше я вижу краем глаза». Я окинул реку взглядом, следуя за течением. Робби свернулся калачиком на валуне посреди потока, обнимая какой-то выступ.

Через пять футов в потоке я наступил на что-то скользкое. Камень вывернулся из-под ноги, я упал. Ударился правым коленом и левым локтем, оцарапал то и другое. Ледяная волна утащила меня на десять ярдов вниз по течению, прежде чем я ухватился за другой крупный камень. Я пополз обратно вверх по течению, перебираясь на четвереньках от одного валуна к другому. Каждый шаг, казалось, занимал минуты. Приблизившись к валуну, я все понял. Робби разбирал пирамиды. Снова превращал реку в безопасный дом для живых существ.

Он промок по ключицы. Все его тело тряслось. Он попытался протянуть руку, но она безвольно повисла. Изо рта вырывались невнятные звуки, совсем не похожие на слова. Он дрожал, как испуганный зверь. Ему было так холодно.

Ход времени нарушился. Я не мог решить, что делать. Пульс Робби был таким слабым, что я боялся поднять моего мальчика на руки. Если ползти с ним обратно через каскады, то придется погрузить его в ледяную воду так надолго, что он не выдержит. Я поднял его, собираясь отнести на берег. На втором шаге потерял равновесие и окунул Робби в воду. Из его груди вырывались ужасные звуки. Никто не смог бы пересечь эти мокрые камни в вертикальном положении, с грузом в руках.

Я положил сына обратно на крошечный островок и придерживал, пока забирался рядом. Снял с него штаны и рубашку – потребовалась целая вечность, чтобы отделить мокрую одежду от кожи. Футболка легла кучкой ткани на узкий валун; крошечные джинсы соскользнули, их унесло течением. Дрожь усилилась. Я попытался высушить его, но лишь ускорил испарение и усилил холод.

Я изо всех сил старался сохранять спокойствие и сосредоточенность. Мне нужно было завернуть Робби во что-нибудь теплое, но моя собственная одежда была мокрой после падения в реку. Его дыхание было неглубоким, затрудненным. Я подтянул его колени к груди, снял промокшую рубашку и прижался к нему всем телом. Но моя кожа была такой же холодной и влажной, как у него.

Я поднял голову. Нас окружал серебристый, неподвижный мир. Даже река текла слишком медленно, чтобы быть реальной. Мы находились в нескольких милях от начала тропы. Горы блокировали сотовую связь. Ближайший человек находился по ту сторону хребта. И все равно я закричал. Мой крик потревожил Робина, и его стоны стали еще сильнее. Даже если бы кто-то каким-то чудом услышал меня, то никогда бы не нашел нас вовремя.

Я гладил и тормошил его, звал по имени. Похлопывания перешли в пощечины. Он перестал стонать, перестал реагировать. Воля к жизни его покидала. Невзирая на трение, кожа посинела. Я снова прижался, чтобы заключить его в свои мокрые объятия, но это было бесполезно. Мне нужен был какой-то другой способ согреть его. Еще несколько минут на холодном весеннем воздухе без одежды, и Робби умрет.

Я поднял глаза. Палатка с сухим и теплым спальным мешком стояла прямо на берегу, всего-то в двадцати футах. Я свернулся калачиком вокруг Робби и попытался запечатать слой воздуха вокруг его туловища. Дрожь продолжалась, но я не слышал сердцебиения.

Голос сказал: «Попробуй». Я оставил его на валуне и, спотыкаясь, побрел через пороги. Вскарабкался на каменистый, поросший деревьями берег. Молния палатки порвалась от моих усилий. Я схватил спальный мешок и побежал обратно к реке. На берегу я обернул мешок вокруг шеи и умудрился не упасть, пока пробирался обратно к валуну. Я накинул на Робина мешок и застегнул. Затем укрыл его своим телом. Укрывал его, как мог, пытаясь различить звук дыхания в шуме текущей воды.

Прошло много времени, прежде чем я смирился с тем, что больше ему не нужен.

Жила-была планета, которая не могла понять, куда все подевались. Она умерла от одиночества. Такое случилось миллиарды раз только в нашей галактике.

В университете мне из сострадания дали отпуск. После похорон, после долгих дней с родственниками Робби и всеми, кто считал нас друзьями, я больше не чувствовал необходимости ни с кем разговаривать. Мне хотелось только сидеть дома, читать его записные книжки, просматривать его рисунки и записывать все, что я мог вспомнить о времени, проведенном вместе с ним.

Люди приносили еду. Чем меньше я ел, тем больше они приносили. Я не мог заставить себя оплатить счет, подстричь траву, помыть посуду или посмотреть новости. Два миллиона человек в Шанхае потеряли свои дома. В Финиксе закончилась вода. Вирусная коровья энцефалопатия перешла на людей. Прошли недели, прежде чем это заметили. Я спал днем и не спал ночью, читая стихи в комнате, полной живых существ, которые были повсюду, но не здесь.

Я не отвечал на звонки. Время от времени просматривал голосовые сообщения и почту. Ничто не требовало ответа. В любом случае у меня ответов не было.

И вот однажды пришло сообщение от Карриера.

«Если хочешь побыть с Робби, я это устрою».

– Хорошо, – говорит мужчина, к которому я больше не испытываю ненависти. – Расслабься и не шевелись. Следи за точкой в середине экрана. Теперь пусть точка переместится вправо.

Я не знаю, как это сделать. Он говорит, что в целом мире нет ничего проще. Надо подождать, пока она не начнет двигаться сама. Затем остаться в этом состоянии ума.

Он многим рискует ради меня, нарушая закон. Мы все нарушим его довольно скоро. Но Мартин – не просто преступник. Он тратит бюджет, которого у него нет, питая эти машины энергией, которую скоро будет трудно достать любой ценой. Он сам управляет сканером, уволив всех сотрудников. Его лаборатория, как и многие другие, сворачивается.

Я лежу в трубе и настраиваюсь на шаблон мозга Робби. Тот, который они записали в августе прошлого года, когда мой сын был на пике формы. Нахождение в этом пространстве само по себе помогает мне дышать. Я учусь перемещать точку, увеличивать ее, уменьшать и менять ее цвет. Два часа пролетают незаметно. Карриер говорит:

– Хочешь вернуться завтра?

Я понимаю, почему он мне помогает. Это больше, чем жалость. Как и многие ученые, он жаждет искупления. И по какой-то причине глубоко заинтересован в моем прогрессе. Чтобы это объяснить, нужно гораздо больше знаний о мозге, чем у него. На самом деле тут кроется что-то из области астробиологии. Планеты в зоне обитаемости