Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они выпили. Все заметили, что Александр захмелел. Он никогда столько не говорил. И когда он опрокинул в рот очередную рюмку, он снова заговорил, горячась непонятно чему:
— Разные, разные люди. Вот тебе наш Николай. В сорок первом мог бы пойти на завод, хоть на тот же моторный. Рабочие туда требовались. Мог бы броню иметь. А он нет — на фронт пошел, чтобы немца бить, чтобы своими руками врага гнать…
— На заводе тоже было не сладко, — сказал Игорь. — По две смены от станков не отходили.
— Всем досталось, — произнесла тихо Анна Николаевна. — И на фронте, и тут, в тылу.
— Война есть война! — воскликнул Игорь. — Каждому это известно. Она миллионы унесла людей.
— Все это правильно — известно, конечно, насчет миллионов. Но от этого горю нашему не легче. — Александр покачал головой, машинально повторяя: — Не легче, говорю я вам… Но люди как сейчас, так и тогда были разные.
— Ты говорил уже об этом сегодня, — сказал задумчиво Арсений, подвигая поближе к себе рюмку.
— Говорил и снова говорю, — подхватил Александр, уши у него стали красные, на щеках выступили пятна. — В прошлом годе я в облпотребсоюзе на конференции был. В перерыве гляжу — Клавдия Евгеньевна, жена нашего главбуха. Не знаю, зачем она там, уж ведь лет ей много, на пенсии давно. Ну, разговорились. Она мне про своего сына. Сын сейчас на хорошей должности, в районе. Хвалилась вовсю: «Знаете, Александр Иванович, если бы не я, то не быть бы моему Валерию на такой должности». — «Как так не быть?» — спрашиваю. «А вот так, — говорит, — не быть…» Совершенно откровенно мне выложила, будто тут ничего и зазорного нет: мать устроила сына благодаря своим связям. Я целый месяц потом не мог успокоиться, злость меня распирала.
— Да, есть еще темные людишки, бродят по земле, хватают, что можно схватить, — сказал Арсений.
— Только не надо преувеличивать, — заметил Игорь. — Мало ли что бывает в жизни, только не надо преувеличивать.
— Да? — повернул голову в сторону брата Александр, глаза его сузились. — Спасибо, что предупредил. Я, видишь ли, сказки тут рассказываю, придумываю…
— Не придумываешь, но все же…
Разговор не удалось продолжить. В комнату вошла Лиза, неся на широком, в ярких росписях, подносе черешню.
— Вот ешьте. Сегодня на базаре купила…
А во дворе на порожке сарая сидели двоюродные братья: Валентин и Михаил. Валентин года на два постарше. Морща лоб, он водил глазами по окнам дома.
— Большой сбор у нас сегодня.
— Да, большой…
— С утра все говорят, говорят — не наговорятся.
— Пусть, чего тебе — жалко?
— Да нет, я так, разговору больно много.
— Что поделаешь…
Оба замолкли, задымили, сигаретами.
— Слушай, бабушка говорит, что дядя Арсений неудачник? — снова начал Михаил.
— Слово какое-то дурацкое, непонятное…
— Почему непонятное?
— Удачник — неудачник, что это? Вроде болезни, что ли?
— Так говорят, если у человека не заладилось в жизни.
— А, — махнул рукой Валентин. — Человек сам виноват во всем. Самому надо соображать, что почем… Я это не про дядю Арсения — вообще говорю. Другой, знаешь, развесит уши, начнет скулить…
— Ну, дядя Арсений не скулит. И вообще, это бабушка так сказала… Это еще ничего не значит, что она сказала. Мне, например, дядя Арсений нравится. Простой такой, три ордена получил на фронте.
Валентин вздохнул.
— Мягкий уж больно.
— Плохо, что ли, мягким-то быть?
— Наверно, плохо.
Опять помолчали. Михаил долго глядел куда-то в сторону.
— Я тоже, кажется, мягкий.
— Ты?
— Да.
— А в чем именно? Какие факты?
— Иногда защитить себя не могу, стесняюсь.
— Запишись в секцию «самбо».
— Я с тобой серьезно, а ты смеешься.
— Да как же можно серьезно об этом говорить.
— Почему же нельзя?
— Потому что ты десантник… Потому что каждый человек, если он не тряпка, должен уметь защищать свои взгляды… Если они справедливы.
— А если другого человека обидишь?
— Не понимаю.
— Ну вот, например, отец очень хочет, чтобы я перешел в инструментальный… А мне нравится в кузнечном.
— Ты как следует все взвесил?
— Все взвесил… Но отцу так хочется.
— Мало ли что кому хочется. — Валентин затушил сигарету. — Пойдем прогуляемся до кинотеатра.
— Пойдем, — согласился Михаил.
14
Вернулась Серафима. Во всех концах города успела побывать, все успела рассмотреть. Какие улицы, какие трамваи, автобусы, скверы… Сколько домов прибавилось за переездом. Нет, не сидят люди сложа руки, украшают свою жизнь.
— Ой, мама, а парк-то около дамбы когда успел вырасти?
Мать улыбалась, ей по душе была любознательность Серафимы. С детства такая востроглазая. Другой, бывало, пройдет и не заметит, а она все отличит, на все укажет.
— Больно редко ездишь к нам, Сима, — сказал Александр, размягченный похвалой родных мест. — Почаще надо.
— А набережная-то у вас! — продолжала Серафима, сияя глазами. — Красотища какая…
— Так ты разве не видела раньше?
— Не видела, мама.
— Ну, и впрямь редко бываешь. — Мать секунду помолчала. — Столько машин туда понавезли, все копали да каменьем берега обряжали. Я тоже ходила смотреть.
— Наш город что надо, — сказал Игорь.
— Да, времечко шагает быстро, — произнесла со вздохом Вера, жена Игоря. — Все так меняется, так меняется… Вот только мы начали сдавать.
— Чего так?! — удивилась Серафима.
— Быстрота, Симочка. Ведь все бегом да бегом — сколько можно. У нас вон теперь тоже через улицу надумаешься как перейти. Как в Москве…
Вера села на своего любимого конька — хлебом не корми, а дай поговорить о болезнях, — стала объяснять, какие у людей бывают «стрессы», как портится здоровье от всяких волнений. Самый подходящий разговор для Серафимы. Ей ли не знать про эти стрессы.
— В нашем доме мужчина жил, — продолжала Вера. — Совсем молодой мужчина, всегда такой деликатный, а недавно помер.
— Почему?
Вера глубоко вздохнула.
— Поговорил на работе с начальством. — Вера понизила голос. — Ну, что вы, не знаете? Человека всегда можно в чем-нибудь обвинить. Вот и его обвиняли, даже судом грозили…
— Конечно, он отбивался, бумаги какие-то собирал, — подал реплику Игорь.
— Правильно делал, без бумаг никак нельзя, — сказала Серафима деловым тоном.
— Да что бумаги. Они не понадобились. Ничего не было у этого человека такого, за что бы его можно судить. А он разволновался. Пришел домой, прилег на диван да и помер. Вот так.
— Ну, история! — вздохнула Серафима.
— А все нервы.
