— Да, ты прав. — Александр поглядел на брата, снова взял папиросу и, закурив, процедил сквозь зубы: — Насчет завода ты прав. Только не пойму до сих пор: чего ты свое место над цехом покинул.

Игорь отвел взгляд, произнес задумчиво:

— Тут случай особый. Сразу не объяснишь. — Игорь быстро посмотрел в сторону жены и, видя, что Вера занята беседой с Серафимой, добавил тихо: — Может, и промахнулся, может, не надо было уходить… Тут особый случай…

— Понятно, — Александр минуту помолчал, догадываясь, о чем хотел сказать Игорь. «Видно, и ему сегодняшние разговоры о многом напомнили и многое разбудили». — Понятно, — повторил он и переменил тему. — А знаешь, о чем думал наш младший брат Коля, когда был там, на фронте?

— О чем?

— Мама, где у тебя Колино письмо?

Мать встала, порылась в шкафу и подала Александру солдатский треугольник.

— Вот слушайте. — Он развернул письмо и начал читать: — «Здравствуй, дорогая мама! Получил твое письмо и был очень рад. Только почему ты так мало написала мне. Ты, наверно, очень расстраиваешься из-за нас, переживаешь. Не переживай, мама. Все будет хорошо. Разобьем немца и вернемся к тебе с победой. Ты представь — сразу приедем все четыре твоих сына. Сядем вместе за стол, поглядим друг на друга…»

— Не удалось, — шепотом произнесла Серафима.

Мать, отвернувшись, вытирала слезы. В который раз ей приходилось сегодня вытирать слезы.

И все опять замолкли. Долго никто не проронил ни слова. Только слышались редкие вздохи матери. Все почему-то глядели в окно, туда, где за заборами и соседними домами шумела улица, шумел город. И перед глазами их в случайных обрывках, в далеких мгновениях детства, снова возникала минувшая жизнь, и они напряженно вглядывались в нее и удивлялись про себя: когда же все это было, как быстро пронеслось время.

— Ты завтра, Игорь, не забудь: в двенадцать, — сказал Александр, нарушая молчание.

— Как же я забуду. Что ты! — ответил Игорь тихо.

Завтра они еще раз переживут все эти мгновения, чтобы потом снова пуститься в жизнь, которую каждый себе избрал.

Тревожный август

Старуха Зародова была давней и единственной соседкой Бориса по квартиле. Утомленная бесконечными разговорами во дворе, она вернулась домой часу в восьмом и до десяти просидела у телевизора — показывали шумный детектив с выстрелами; потом, когда фильм счастливо закончился, она встала и вышла на кухню. Она сразу поняла, что у Бориса готовится компания — холодильник был нараспашку, на столе в тарелках лежали печенье, яблоки, сыр, на плите фыркал кофейник, и сам Борис, в белой рубашке, возбужденно суетился по кухне. Зародова заметила, что он изрядно навеселе, и по-старушечьи посетовала на позднее время. Но Борис только усмехнулся, сказал, что у него друзья, что время, наоборот, самое детское. Пока они так разговаривали, из комнаты донесся девичий смех, его тут же заглушил мужской голос.

— У меня Фаринов, мой дружок. И еще с ним очень симпатичная девушка, — объявил Борис и неожиданно подмигнул.

Зародова покачала укоризненно головой: они прожили в общей квартире около пятнадцати лет, и она знала, что родители Бориса не одобрили бы вечерних развлечений сына. Сам Борис — она помнила его еще востроглазым малышом — никогда не приводил в дом так поздно друзей. Это был, по ее мнению, очень скромный и воспитанный юноша, в будние дни после занятий в институте часами сидел за книгами или чертил что-нибудь на огромной доске, даже летом его нельзя было упрекнуть в безделье, он не рвался на улицу, как другие ребята, серьезный молодой человек. И приветливый: если спросишь о чем-нибудь, он терпеливо выслушает и ответит вежливо, с ласковой, умной улыбкой. И книги очень любил. У них там, в дальней комнате, все стены заставлены книгами.

Когда Зародова минуту спустя стала дознаваться, что за девушка с ними, — ее прежде всего насторожило присутствие девушки — ну, какая-нибудь стриженая вертихвостка, мало ли их сейчас шлендает по улицам, еще и ограбить может, — Борис уклонился от прямого ответа; он только улыбался, отделываясь шуточками по поводу ее подозрительности, или вдруг начинал напевать какую-то странную песенку про почтальона и раскачивался при этом, виляя дурашливо задом, как это делают теперь, когда танцуют. Зародова попросту махнула на него рукой и поставила на плиту чайник. Пока чайник вскипел, Борис успел перенести тарелки с закусками и кофейник в комнату, а она уселась тут же, на кухне, за свой чай. Из комнаты Бориса вскоре донеслась музыка, видно, они завели там магнитофон. Зародова допила чай, походила по коридору, прислушиваясь к голосам в комнате, все было спокойно, она снова ушла в свою комнату и тут же улеглась в постель.

Разбудил ее громкий стук в третьем часу ночи. Она быстро оделась и вышла в коридор. Дверь Борисовой комнаты была нараспашку, и в проеме ее она увидела милиционера.

— Идите сюда, будете присутствовать при составлении протокола, — сказал он.

Войдя в комнату, Зародова сразу увидела, что оконное стекло полностью выбито и шелковая штора, подгоняемая сквозняком, полощется на улице. На столе в беспорядке стояли тарелки с недоеденной закуской, чашки с недопитым кофе, пустые рюмки, одна бутылка лежала на полу, и от нее по паркету расползлась красная лужа.

— Где Борис? — спросила Зародова, тревожно озираясь.

И тут в соседней комнате она увидела еще двух милиционеров.

— Пьян, скотина! — сказал один из них, яростно тормоша лежащего на диване Бориса.

Подхлестнутая непонятной догадкой, Зародова бросилась к окну. В ночной, слабо освещенной улице, с высоты четвертого этажа она увидела белую санитарную машину и снующих в хмуром безмолвии людей.

Как потом было записано в протоколе, Фаринов сам разыскал ближайший милицейский пост и обо всем рассказал. Он только все повторял и просил обязательно зафиксировать, что не ожидал Зойкиного броска в окно, что собирался только пошутить, не более. Спустя несколько минут милицейский мотоцикл подъехал к дому, и милиционеры побежали к тротуару, где, скорчившись, лежала Зоя Садчикова. Не было необходимости прощупывать пульс, она лежала на боку, одна рука чуть выкинута вперед, глаза широко раскрыты, и в них одновременно были страх и удивление, как будто она все еще продолжала борьбу и недоумевала, что все это происходит с нею. Вокруг холодно поблескивали осколки стекла, выбитого ею при падении.

Утром в милиции приведенный в чувство и окончательно протрезвевший Борис стоял перед следователем. Известие о гибели Зойки застало его врасплох. Он долго стоял, бессмысленно скользя взглядом по коричневым стенам и зарешеченному окну, то вдруг вскидывал глаза на потолок и снова опускал их, оцепенело озираясь по сторонам.

— Слушайте, вы! —