Ирина старается, — рассказывала Серафима, поигрывая вилкой. — Но я говорю: не надрывайся особенно, тебе не в солдаты идти. Не поступишь в этом году, пойдешь в следующем.

Александр встал из-за стола, закурил.

— А чего ты насчет солдат-то проезжаешься, — тихо произнес он. — Как будто радуешься чему.

— Ничему я не радуюсь. Откуда ты взял.

— Говоришь: «Не в солдаты идти». Вроде как привилегия какая.

— Вот понесло тебя, — пожала плечами Серафима. — Уж не знаешь, что сказать. Я только сообщила, что у моей Ирины действительно больше возможностей. Ведь если человек уйдет на два года в армию, его знания могут утечь.

— Дело не в этом, — махнул рукой Александр.

— А в чем? — нетерпеливо спросила Серафима.

Александр быстро загасил папиросу, разлил водку и поднял свой стакан.

— Давайте выпьем, не чокаясь. За нашего вечного солдата. За Колю…

Все молча выпили. Серафима достала платок и приложила его к глазам. Что-то горькое и тяжелое шевельнулось в груди у Арсения. Ни слова не говоря, он взял бутылку и снова налил себе в рюмку. И, не дожидаясь и не чокаясь ни с кем, выпил. Мать взглядывала то на одного сына, то на другого, губы ее беззвучно шевелились, словно она повторяла слова, произносимые ее детьми за столом. «За нашего вечного солдата». Серафима встала и, не отрывая платка от глаз, вышла в другую комнату. Через минуту она вернулась, приведя в порядок лицо и волосы. Глаза ее снова молодо блестели.

— Нервы, нервы. У всех стали такие невозможные нервы! — говорила тихо Вера, уставив свой серьезный взор на Арсения.

— Чепуха! — сказала Серафима и посмотрела на невестку немигающими глазами. — Чепуха!

Серафима подошла к матери и, склонившись над ее ухом, негромко объяснила ситуацию: ей надо отлучиться на часок-полтора. Мать взглянула на дочь укоряюще, но тут же опустила глаза. Что она может сказать? Надо так надо.

— Ты только не задерживайся очень, Сима, — сказала Лиза, собирая на столе грязную посуду.

Александр ничего не сказал, проводил сестру хмурым, тяжелым взглядом.

После ухода Серафимы компания разделилась. Лиза с Верой перешли в кухню, чтобы там в уединении обсудить свои многочисленные женские дела. Михаил и Валентин отправились на улицу, сели на приступок у сарая и там занялись своими разговорами. В комнате остались братья и мать.

— Ты не пей больше, Арся, — сказала мать. — А то побледнел что-то.

Александр посмотрел на брата.

— Да ничего, мама. Пусть выпьет. Сегодня такой день, что нельзя не выпить. — Александр пересел к матери, обнял ее за плечи. — Эх, мама, мама! В кои-то веки мы снова соберемся вместе. Вот если бы Коля еще был.

— Ну что поделаешь, — вздохнула Анна Николаевна.

— Да, Коли нет, — продолжал Александр. — Спасибо, что весточка про него дошла. Давайте, братья, помянем Колю.

Они подняли рюмки и выпили. Похоже было, что Александр больше всех остальных пьянел, теперь он говорил без умолку.

— Меня одно беспокоит. Очень беспокоит. — Он подождал мгновение, ожидая, когда его спросят: «Что же именно беспокоит». И Анна Николаевна спросила, она давно жила с Александром и знала, как нужно поддерживать с ним беседу.

— А вот что, мама, меня беспокоит, — отвечал Александр. — Что я пока не знаю во всех подробностях, за что Колю наградили орденом. Какое-такое конкретно событие было, в котором он участвовал. «Выполняя задание командования…» Нет, дорогие друзья, мне этого мало.

— Ну, столько лет прошло, — покачал головой Игорь. — Где тут все узнать. Да это и не важно.

— Нет, важно, — повысил голос Александр. Помолчал и добавил: — Как это не важно.

— Я тоже считаю, что это важно, — в раздумье произнес Арсений. — Для детей наших важно.

— Вот Мишка мой, к примеру, — продолжал свои рассуждения Александр. — Велик ли еще был, а однажды спрашивает: «Ты за что, папа, Красную Звезду получил?» Я ему, значит, вообще объясняю: высотку, мол, одну брали, ну и я участвовал, вот мне за это орден. Смотрю, недоволен мой Михаил, глядит исподлобья. «А ты, — говорит, — папа, что делал, когда брали высотку?» — «Да вместе со всеми, — отвечаю, — стрелял, полз…» Сам не знаю, как вдруг нахлынуло на меня тем часом, все вдруг встало в памяти, как живое. Вот, говорю, сын, как было дело. Все рассказал про ту ночь, как мы под Ленинградом высотку брали, отрезал нас немец, а мы все равно держались. Разговорился так, будто наяву все вижу. А Мишка рядом сидит, слушает.

— Михаил очень впечатлительный… Ему до всего дело. До всего любит сам докопаться, — произнесла Анна Николаевна.

— Сидел, значит, слушал. Потом меня ладошкой по руке тихонько погладил и ушел. Ничего не сказал. Да и я ведь никакой особой похвалы от сына не ждал. Смешно даже думать. Только потом заметил: переменился мой Михаил, смотрит как-то по-другому, о чем-то про себя размышляет.

— Ну, сейчас они в книгах про все начитались, в кино показывают тоже про войну. Их не удивишь, — сказал Игорь. — Им теперь не знаешь, что и рассказывать.

— А ты не думай про книги. Дети у нас взрослые, не прыгать же им на одной ножке. Но в голове, в груди вот здесь, — Александр постучал гулко себя по груди, — останется многое. Я в этом уверен.

— У кого останется, а у кого и нет, — настаивал на своем Игорь. — Уж других учат, учат, а будто горохом об стену. Отлетает.

— Не сорочьи дети, в одно перо не родятся, — снова вмешалась Анна Николаевна.

— Вот, мама верно сказала. Не все одинаковы. Я получше тебя знаю. У нас в гараже старых шоферов, пожалуй, восемьдесят процентов. И машины у них старые. По три сотни тысяч наездили без капиталки. А пришел недавно один молодой: «Дайте новую машину. Чтоб теплая, чтоб без сучка и задоринки». Мы смотрим на него, глаза вытаращили: велик ли, девятнадцать там или двадцать лет, а уж так умеет требовать. Что же — дали ему совершенно новую машину. Даже обидно было смотреть, я с директором в те дни поругался. Как, думаю, так: я на своем драндулете, которого «Колхидой» зовут, двенадцать лет гоняю, а тут какой-то пацан получает новенький агрегат. Поругался вдрызг. Ну, в общем, дали. Назад не попрешь. И что ты думаешь, через два дня приезжает этот парень в гараж и к директору. «Передайте, — говорит, — эту машину кому-нибудь из стариков». Вот как. Мы, конечно, опять ничего не поймем. Может, думаем, заметил наше недовольство или еще что. Давай его обрабатывать. «Брось ты разводить антимонию, тебе дали машину, ты и гоняй на ней». Так нет — ни в какую. Шестеренки у парня каки-то сместились. Директор ко мне: «Бери, —