свободы; но тщетно мы пытались бы сохранить эту свободу в тех или иных состояниях, которые сознание выделяет в простом целом посредством серии схематических снимков, сделанных извне с (подвижного) единства целого. Используя Ваше выражение, я скажу, что именно в “плане" интуиции нужно искать свободу, а вне этого плана мы будем находиться в сфере анализа, который всегда представит нам, под именем свободы, лишь более или менее замаскированную необходимость… Я противопоставляю свободу необходимости не как чувство или волю – интеллекту, но как интуицию анализу, как реальное единство, пережитое и воспринятое изнутри, множеству снимков, которые можно сделать с него, как “непосредственно схваченное” сознанием – тому, что представлено опосредованно и более или менее символически»[301].

Итак, интуиция предстает в этот период у Бергсона как симпатия, целостный опыт, проникновение внутрь предметов, в котором исчезает различие субъективного и объективного. Если интеллект, надстраивающийся над практически ориентированным восприятием и по самой своей природе вынужденный оставаться в пределах утилитарно-прагматических и социально обусловленных потребностей, не в состоянии постичь длительность, становление, то это, по Бергсону, подвластно интуиции, схватывающей в непосредственном едином акте или совокупности актов саму суть вещей. Известно, что интуиция выступала в истории философии как видение целого: это было одним из основных достоинств, скажем, интеллектуальной интуиции рационализма Нового времени по сравнению с эмпирическим и дискурсивным сознанием, дающим знание лишь фрагментов реальности. Способность к целостному охвату явлений присуща и мистической интуиции в соответствующих философских традициях. У Бергсона интуиция сохранила эту черту: она дает представление о целом, о том единстве, в которое организуется и через которое проявляется многообразие. В сфере душевной жизни интуиция постигает длительность еще до разделения на единое и множественное, как непрерывное качественное изменение, как внутреннюю причинность и свободу. Она открывает нам и иные сознания как длительности (тем самым решается проблема другого «я», стоявшая перед Бергсоном еще в «Опыте»). Наконец, проникая вглубь реальности и улавливая различные ритмы, напряжения существующих в ней длительностей, интуиция открывает всеобщую взаимосвязь и взаимодействие явлений, непрерывность изменения и движения. И если метафизика поставит своей задачей расширение и углубление подобных интуиций, то она достигнет уже не символического и относительного, а абсолютного знания. Таковы функции интуиции в познании, представленные во «Введении в метафизику». Здесь мы вновь встречаем уже известную схему развертывания многообразия из исходного единства: то, что интуиция постигает как слитное, единое, постепенно разворачивается в пространстве, застывает во взаимной внеположности, обозначается понятиями и переходит в ведение науки, интеллекта.

В формировании бергсоновской концепции интуиции ведущую роль сыграли идеи французского спиритуализма о непосредственном постижении фактов сознания в рефлексии, учения стоиков и Плотина и философия Канта. Важное значение имело осмысление Бергсоном эстетической интуиции и реального опыта интуитивных прозрений, накопленного в науке. Он много размышлял о месте интуиции в различных философских учениях, и отголоски этих раздумий звучат и в основных его трудах, и в лекциях разных периодов.

В истории философии обращение к интуиции нередко обусловливалось необходимостью разрешения существенных проблем метафизики. Трактовка ее как синтеза интеллекта и чувственности в классическом рационализме XVII–XVIII вв., как единства созерцания и деятельности в учениях Фихте и Шеллинга (некоторые исследователи относили к интуитивистам и Гегеля[302]), разнообразные формы интеллектуальной и неинтеллектуальной интуиции в философских концепциях XX века – различные вехи эволюции этого понятия, всегда выполнявшего в истории философии важную методологическую функцию.

Впоследствии Бергсон вспоминал, что он долго сомневался, прежде чем остановился на термине «интуиция». Этот термин, связанный с определенной философской традицией, давал, по его мнению, повод для путаницы. Ведь те мыслители, которые его использовали, помещали интуицию в сферу вневременного, она была для них «непосредственным поиском вечного». Действительно, в традиции классического рационализма, где интеллектуальная интуиция выступала в разных формах и играла важную роль в обосновании достоверного знания, самим условием такой достоверности полагался выход за пределы времени как области случайного, непостоянного, непрочного. В концепции Бергсона, напротив, именно интуиция схватывает временную основу сознания и внешних предметов, в чем и заключена гарантия достоверности даваемого ею опыта, а сама вечность становится «живой», темпоральной.

С.Л. Франк, размышляя о значении интуиции у Бергсона, выделил две основные трактовки этого понятия, встречавшиеся в истории философии: интуиция как чистое незаинтересованное созерцание, особое рефлексивное видение реальности, и «живое знание», взятое в аспекте внутренней жизни или «переживания». Так, античная философия классического периода приписывала наибольшее значение чистому созерцанию, усматривая в нем вместе с тем и высшую форму человеческой активности. Только у Плотина, полагает Франк (и в этом его мнение отлично от бергсоновского), созерцание преодолевается и замещается «живым знанием». Для Бергсона значима, по Франку, именно вторая форма интуиции: истина не дается взглядом на реальность извне, а открывается в имманентности нашей внутренней жизни. Если первая трактовка интуиции предполагала, что мышление «с точки зрения вечности» усматривает вневременную сущность реального, причем «чистое созерцание устраняет конкретные психические данные и созерцатель становится чистым, неподвижным “зеркалом мира”», что приводит к отрицанию становления, времени, то при втором понимании реальность схватывается как «жизнь», по образу жизни души, поскольку интуиция проникает в самую суть «витальности» и становления[303]. Таким различением задается, на наш взгляд, верный подход к интерпретации бергсоновской интуиции, и оно к тому же вполне согласуется с изложенным в работе «Психофизический параллелизм и позитивная метафизика» мнением Бергсона об отношении мышления и жизни. Именно в такой интуиции Бергсон увидел возможность противостояния ложному интеллектуализму (впоследствии он назовет его просто интеллектуализмом или «сухим рационализмом»).

Интуиция в концепции Бергсона – сложное понятие, имеющее различные значения. Во «Введении в метафизику» она понимается как особая, хотя и не экстраординарная, способность и одновременно – как философский метод. При внимательном анализе оказывается, однако, что интуиция как способ познания (даже в столь важной ее функции, как непосредственное постижение абсолютного) – это только один аспект понимания ее Бергсоном. Она выступает и как своего рода максима поведения, определяющая способ ориентации человека в мире, в сложных и меняющихся обстоятельствах жизни и судьбы. Бергсон часто писал о том, что интуиция не дается легко, что для достижения ее необходимо тяжелое, даже мучительное усилие, подобное своего рода обращению и способное изменить перспективу восприятия реальности и собственной личности. В литературе о Бергсоне давно отмечалось, что интуиция – это «знание-действие», что она «вовсе не является пассивным созерцанием, но требует напряженного усилия и приводит к творчеству», что, наконец, «интуиция – героический способ мышления»[304]. Данные суждения отражают неоднозначность понятия интуиции у Бергсона, вскрывают в нем глубинные пласты. Действительно, это понятие словно выражает призыв Бергсона: давайте отрешимся от привычек, ложных установок, стереотипов, сковывающих нашу