Бергсон, следуя своему обычному методу, изучал существовавшие тогда в биологии концепции, стремясь, как и в предыдущих трудах, строго придерживаться «линий фактов». Он знал работы неовиталистов и отдавал им должное, хотя порой и высказывался в их адрес весьма критически; их изложение он включил в курс лекций в Коллеж де Франс. В целом концепция витализма предполагает, что в основе жизненных процессов и явлений лежат особые факторы, отсутствующие в неживой природе и определяющие качественное своеобразие живых тел – «жизненная сила» (лат. vis vitalis), «энтелехия» и др. В XX веке получили развитие идеи неовитализма, разрабатывавшиеся X. Дришем, И. Рейнке, Венцлем, Бехером и др. Так, биолог и философ Ханс Дриш (1867–1941), опираясь на концепцию Геккеля, создал систему критического неовитализма, отчасти восходящую к Аристотелю и его понятию энтелехии. Иоганн Рейнке (1849–1931), ботаник и философ, защищал идею о существовании в организме духовных сил (доминант), определяющих его развитие[313]. Витализм оказал влияние на ряд течений в биологии и психологии, например на гештальтпсихологию, и послужил одним из источников концепций органицизма и холизма.

Эволюционные идеи в их виталистском преломлении Бергсон воспринял как ориентир в дальнейшем развитии концепции. Вторым важным фактором, сыгравшим, очевидно, решающую роль в том, какой конкретный облик обрела теория, изложенная в «Творческой эволюции», было влияние философии Плотина, и прежде всего концепции эманации, изложенной в 5-й «Эннеаде» (над ней Бергсон размышлял в начале XX века[314]).

На страницах «Творческой эволюции» разворачивается картина Вселенной, радикально отличная от той, которую предлагали позитивизм и сциентизм. Видение мира с точки зрения темпоральное™ (историчности), целостности и динамизма остается здесь основной внутренней установкой Бергсона. Эти принципы, проводившиеся им в ранних работах, распространены теперь на мир в целом. По замыслу философа, его концепция должна была представить «организованный мир как гармоническое целое»[315]. Уже в «Материи и памяти» и последующих статьях шла речь о различных длительностях, присущих универсуму. В «Творческой эволюции» Бергсон обобщает: «Вселенная длится» (с. 47). Он теперь вполне определенно называет длительность «основой нашего бытия и самой субстанцией вещей» (с. 71), решив таким путем одну из непростых проблем, оставшихся в наследство от прежних работ. Это и есть наиболее емкое выражение первой установки: время, длительность вводится в саму основу мира, и он становится динамичным, творческим, непрестанно развивающимся – и живым. Как образно описывает это Бергсон, «реальная длительность въедается в вещи и оставляет на них отпечаток своих зубов» (с. 77); вещи длятся потому, что они причастны Вселенной, существуют в единстве с ней. Бергсон неоднократно проводит аналогию между эволюцией органического мира и эволюцией сознания; все те характеристики, которыми в ранних работах была наделена длительность: творчество, изобретение, свобода, непредвидимость будущего и др. – теперь переносятся на процесс развития мира в целом (он говорит даже о возможности органической памяти (с. 54): ведь память есть неотъемлемая характеристика сознания[316]). Правда, далеко не сразу выясняется, что является глубинным основанием такой аналогии: подобно тому как это было в «Материи и памяти», соответствующая концепция излагается гораздо позже.

Жизненный порыв против механицизма и телеологии

Ведущей идеей при описании Бергсоном эволюции становится представление о жизненном порыве. Собственно говоря, само это представление появляется совершенно так же, как в «Опыте о непосредственных данных сознания» – образ длительности: погружаясь в собственное сознание, человек постигает свое глубинное родство с окружающим миром, с реальностью, с которой он слит и которая, как и он сам, длится. Человек ощущает себя частью этого могучего порыва жизни; вещи вокруг него словно срываются со своих привычных, устойчивых мест; вообще нет больше никаких вещей, а есть непрерывный поток жизни, увлекающий всех в своем грандиозном движении.

Но то, что Вселенная и все вещи в силу причастности к ней длятся, означает, что все они существуют в истории. Признаком же истории Вселенной, как и истории отдельного человека, является то, что ничто в ней не может быть предвидено, предсказано, ничто не поддается вычислению. Подобно тому как художник, начиная писать портрет, не может сказать, каким он получится, так и «жизнь развивается на наших глазах как непрерывное созидание непредвидимой формы» (с. 63). Возвращаясь к проблеме связи прошлого, настоящего и будущего, стоявшей в прежних работах, Бергсон анализирует ее уже в плане истории мира, истории Вселенной: прошлое целиком сохраняется и в актуальном состоянии мира, а будущее, которое не содержится в настоящем в форме некоей цели, ретроспективно дает объяснение прошлому. Следовательно, идея истории расширяется, охватывая собой уже и естественную историю, и историю человека; длительность характеризуется здесь Бергсоном как «связующая нить в эволюции» (с. 57). Поэтому истинный эволюционизм, исходящий, в отличие от эволюционизма ложного (к примеру, спенсеровского), из идеи длительности, никоим образом не может ужиться с механистической концепцией жизни.

Бергсон излагает свою эволюционную концепцию в постоянной полемике с иными теориями – дарвинизмом, неовитализмом, неоламаркизмом. Но, отвлекаясь от конкретных взглядов и их опровержений, на чем сам он подробно останавливается, можно выделить двух его основных противников: механицизм и телеологию. Борьба с первым имела для Бергсона, безусловно, принципиальное значение. Начиная с ранних работ, он неустанно критиковал механистическую психологию. Теперь пришел черед механицизма в трактовке явлений жизни, сводившего органическое к неорганическому и неспособного объяснить причину изменения и развития в органическом мире. Принцип целостности в трактовке живого был для Бергсона одним из непререкаемых теоретических постулатов. Живое существо, считал он, неразложимо на части, ибо при попытке такого разложения теряется сама его специфика. В определенном смысле даже клетка может быть понята как особый организм (в этом утверждении, в частности, сказывается влияние на Бергсона известного немецкого биолога Р. Вирхова[317]). С такой позиции Бергсон полемизирует в «Творческой эволюции» с эволюционными концепциями его времени, которые, на его взгляд, не проводили различия между системами искусственными и естественными. Принципы механицизма, пишет Бергсон, приложимы лишь к искусственным изолированным системам, которые наш рассудок вырезает в окружающем мире; но естественные системы, живые организмы, выделяемые из жизненного потока самой природой, ему неподвластны. К ним неприменимы понятия повторения, исчисляемости, тождества, единообразия; они представляют собой части органического целого, неразрывно связанные с самим целым и непрестанно изменяющиеся, длящиеся. Многие страницы ранних работ Бергсона были посвящены опровержению взгляда на сознание как набор рядоположенных состояний, лишь внешним образом связанных между собой. И в самом мире, в потоке жизни, утверждает он, только условно можно выделить отдельные вещи, устойчивые предметы. При этом, если в первом случае подобная операция заслоняет от нас подлинную суть сознания и вся психология строится на негодном основании, то во втором случае она ставит