Цзян коснулся её руки.

– Я польщён тем, что вы мне доверились.

– Люди ожидают от бригантийцев агрессии, жестокости… ожидают, что мы будем вызывать страх. Я хотела это изменить. Я надеялась, что люди увидят меня другой. Но возможно, я ошибалась, думая, что так просто всё изменить. Возможно, людям стоит нас бояться.

Кэтрин вздохнула и сделала выбор. Медленно она высвободила руку из пальцев Цзяна, опустила её в один из вырезов на платье и достала письмо.

– Это послание, которое мне передал Эмброуз. Мой отец собирает армию на севере Бриганта. Он собирается вторгнуться в Питорию. Вот приказы, скреплённые его личной печатью. Эмброуз украл их и привёз мне, потому что он знал, в какой опасности я окажусь, когда начнётся война.

Цзян не шелохнулся. Он сидел настолько неподвижно, словно был высечен из камня. Затем он взял свиток и прочел его. Затем перечитал снова.

– Это не подделка? Это действительно печать вашего отца?

– Да. И Эмброуз видел солдат. Он полагает, что вся затея со свадьбой… – она сделала ещё один глубокий вдох, заставляя себя произнести следующие слова, – всего лишь уловка. Диверсия, чтобы собрать всех лордов Питории здесь, в Торнии, вдали от их земель на севере.

Покрытая шрамами рука Цзяна, сжимающая свиток, дрогнула, но Кэтрин не смогла определить, от страха или от гнева.

– Ваш отец пойдёт на такое? Рискнёт всем ради войны? Рискнёт жизнью своей собственной дочери?

– Именно на это он и готов пойти.

– Он показал себя в точности таким военным агрессором, каких всегда опасался мой отец. А вы проявили себя для Питории ещё лучше, чем я мог надеяться. – Цзян спешно поднялся. – Благодарю тебя, Кэтрин. Прежде чем идти к отцу, я должен поговорить об этом с Эмброузом. Я не стану отдавать его Борису.

– А что будет с Борисом и его людьми?

– Если Бригант нападёт, они превратятся во вражеских солдат. Их арестуют.

– А я… в кого превращусь я?

Цзян снова взял её за руку.

– Вы и ваши служанки – мои гости. Вы многим рисковали и многим пожертвовали, чтобы рассказать мне об этом, Кэтрин, и взамен я предлагаю свою защиту. Я позабочусь о вашей безопасности, что бы не случилось.

Он повернулся и вышел из комнаты.

У Кэтрин кружилась голова. Какими бы еще последствиями не было бы чревато её признание, она не сомневалась в том, что только что разрушила свою собственную жизнь.

Она не сможет остаться в Питории. Цзян никогда не женится на дочери своего врага. Она не сможет вернуться в Бригант, к отцу, который предал её и которого она предала в ответ. Она только что отпустила себя в свободное плавание. И она будет плыть по течению в стране, которая находится в состоянии войны с её родиной. Здесь её будут не любить, а ненавидеть.

Кэтрин никогда в жизни не чувствовала себя более одинокой. Единственным утешением служила мысль о том, что Эмброуз рисковал своей жизнью, чтобы помочь ей.

Марш впервые осознал, что они приближаются к Правонту, когда услышал голоса и звуки топора, рубящего лес, а позади всего этого рёв реки. Звуки доносились издалека, и это лишний раз напоминало о том, что им нужно двигаться как можно тише. Они въезжали в город через небольшой лесок и, подобравшись ближе, увидели крыши и вздымающийся к небу дым, а затем дома и людей.

– Не вижу никого из людей шерифа, – заметил Эдион.

– Может, их тут и нет, – ответил Холивелл, – но, если они развесили плакат с твоим изображением в какой-то отдалённой корчме, они явно повесили один и здесь.

– Возможно, – согласился Эдион, – но это север. Местные ненавидят, когда южане вмешиваются в их дела и говорят, что им делать. Они ненавидят шерифов. Они ненавидят всех, кто не северянин.

– Мы не северяне, – заметил Марш.

Эдион улыбнулся.

– Нет, вы иностранцы, что ещё хуже. Но, возможно, розыск за убийство не является здесь такой уж чёрной меткой.

– В любом случае, нам не нужно ехать туда, похваляясь этим обстоятельством, ваше высочество, – ответил Холивелл. Он безостановочно вглядывался в даль.

– Вероятно, имеет смысл въехать в город на рассвете, когда ещё тихо, – предположил Эдион, – или вечером, когда люди уже устали и не так любопытны.

– Или в обед, когда все едят, – добавил Холивелл.

Эдион кивнул.

– Хорошая мысль.

Марш так и не понял, кто был более саркастичен.

– Так что? – спросил он. – Когда поедем?

– Время подходящее, – сказал Холивелл, глядя на Марша. – Но сейчас твой черёд. Сначала отведи лошадей в конюшню, покорми их и выясни, нельзя ли купить ещё одну, которая повезет продовольствие. Нам нужно столько еды, чтобы протянуть неделю. Этого должно хватить, чтобы добраться до Россарба. И разузнай всё, что только можешь.

– Но почему я? – пожаловался Марш. – Я говорю по-питориански хуже всех. Я явно не здешний.

Взгляд Холивелла метнулся от Эдиона к Маршу.

– Если мы увидим, что ты в беде, мы придём и вытащим тебя оттуда.

Марш знал, что Холивелл так и сделает, но всё равно остался не согласен с планом.

– Разве что у тебя есть другие идеи? – поинтересовался Холивелл.

– Ты или Эдион справились бы лучше.

Холивелл кивнул.

– Я справился бы лучше, но справишься ли ты лучше с моим спасением?

– Так ты считаешь, что я буду нуждаться в спасении?

Холивелл вздохнул.

– Нет, Марш. Я считаю, что Эдион покажется для местных слишком южанином, но у меня есть такое чувство, что к тебе они проникнутся куда большим расположением. Ты горец, как и они.

Марш выругался по-абаскски.

– Отлично. Я рад, что мы пришли к согласию. – Холивелл безразлично кивнул и отвернулся.

Желудок Марша скрутился в узел. После той корчмы Холивелл вёл себя странно. Кажется, он потерял последнее терпение, и теперь вёл себя с Эдионом ещё более нетерпимо, невежливо и непочтительно. Но теперь, похоже, его раздражал ещё и Марш. Раздражал с той самой ночи с мошкарой, когда Марш и Эдион разделили дым.

Теперь Марш подозревал, что была и ещё одна причина, по которой в деревню отправили именно его. Холивелл, похоже, просто не хотел оставлять Эдиона и Марша вдвоём, что само по себе казалось абсурдом. Он был более чем способен приглядеть за принцем и сохранить их тайну. Если кто и рисковал выдать их, так это сам Холивелл, который был не способен лучше скрывать свои чувства. Марш не сомневался, что Эдион тоже заметил перемену в поведении старшего абаска. Пока сын принца ничего не говорил, но сколько ещё он будет молчать?