Она показала планшет с картинкой каких-то шмоточек – платьице, туфли, ценники в углу страницы, и Прошин вдруг – аж сердце защемило – подумал, что девчонка просто хотела бы пройтись, чтоб каблучки цокали, по Арбату или вот по Цяньмэнь Дацзе, ветерок тихонько колыхал легкое платьице и распущенные волосы; купить какую-нибудь финтифлюшку в магазине, послушать уличных музыкантов, посидеть в ресторанчике, обсуждая с друзьями недавнюю премьеру.

– Хочешь на Землю? – спросил Прошин.

– Не знаю, – пожала плечами Надежда. – Мне сказали, что придется выбирать – либо остаться жить в космосе, либо пройти реабилитацию и навсегда остаться на планете. Вот закончим сатурниану и будем решать.

– То есть на Землю улететь проблем нет?

– Ну, нет, – Надежда наморщила брови. – Только придется на грунте остаться, а я тут привыкла. Вот, решила полетать, посмотреть, насколько мне все это действительно необходимо, – призналась девушка.

Прошин только кивнул.

– Как там, на планете? – спросила Надежда.

– На какой из них? – не удержался Иван.

– Ну, вообще – стоит ли оно того?

– А давай покажу? – предложил Иван.

Он подключил собственный планшет к корабельной сети. Фотографии, сделанные на Земле и на Холте, развернулись перед глазами, заставляя переживать заново собственную жизнь.

– Это Питер. Санкт-Петербург, Петроградская набережная.

– Зелени маловато, – заметила Надежда. – А это «Аврора»?

– Нет, что ты… Это парусный корабль, вернее, подделка под парусный корабль, в ней кафе. Его то открывают, то закрывают. Когда я на «Циолковский» собирался, это все вообще убрали куда-то. А «Аврора» вот.

– Большой.

– Да ну, брось, маленький и тесный. Внутри не повернуться, хуже, чем в «Союзе». Зелени, говоришь, мало? Смотри, это Урик, река в Сибири, водопад.

– Сколько воды… – неверяще протянула Наденька. – Там купаться можно?

– Ага. Вот…

– Это он туда прыгает?..

– Ну. Мы перевалили через пороги, рафты – ну, лодки такие – таскать замылились, ну и устроили дневку. Рыжему пробочки бы от кефира нюхать, а он водку пил стаканами.

– И прыгнул?

– Прыгнул. Как еще не убился, балбес. Это каньон, Амартагольские Щеки называется. Это мы на рафтах. Стоянка, лодки на берег тащим. Это Иринка обгорела.

– Красная вся, – улыбнулась Наденька. – А довольная…

– Ага. Ну, это МТ. «Поллукс Виктори», я на нем летел на Холт. Вот он: сама планета, спутник, он называется Колосс и – вот, видишь точку?.. Это «Холт-Контроль», станция. Блин, когда успел сфоткать?..

– Здорово, – сказала, наконец, Наденька.

– Ты знаешь, – промолвил Иван. – Космос тем хорош, что отсюда можно посмотреть свежим взглядом на свою жизнь, а потом вернуться на Землю. Если возвращаться некуда…

– То и жить не стоит, – сказала Надежда.

– Тьфу, дуреха!.. – Прошин завертелся в ложементе. – Ты мне брось эту меланхолию! Прилетишь на Землю и будешь путешествовать. Там столько всего…

– Ладно, – девушка улыбнулась. – Уговорил.

Наконец, Титан превратился в едва заметную точку где-то сзади. Вот промелькнула шестиугольная «плешь» Папы, полосы атмосферы планеты и полосочки колец. Прямо по курсу появилась точка, опознанная компьютером как Гиперион, и принялась расти на экранах, превращаясь в кусок скалы, кружащий по орбите вокруг газового гиганта. Гиперион был одним из немногих объектов в системе газового гиганта, не стоивших, по мнению «кочевников», спутниковой группировки на орбите или маяка на грунте. Каменюку измерили, просканировали и оставили в покое, но этот вековечный покой кто-то нарушил, остановив вращение небесного тела.

…За пару тысяч километров до спутника, когда сканеры корабля ощупали поверхность и компьютер начал показывать Гиперион во всех проекциях, Прошин сказал: «Этого не может быть…» За тысячу километров Иван, не верящим взглядом уставившийся в телескоп, повторил: «Этого, на хрен, быть не может…» За четыреста километров, когда губчатую скалу стало видно в иллюминатор стыковочного отсека, Наденька выслушала тираду из мешанины русских, китайских и английских слов, каких при хороших девочках не употребляют.

Девушка не выдержала:

– А ну не матерись мне!.. Какого хрена?..

Прошин только рукой махнул.

– Что это, Ваня? – спросила Наденька.

– А ты не узнаешь? – покосился на нее Иван.

Надежда наклонила голову.

– Ну, это наше, – сказала девушка. – Инопланетяне здесь не ночевали. Вот жилой отсек… только он огромный. Пол-«Циолковского» можно запихать. Энергетический контур. Двигатели. «Циолковский» на стероидах.

Прошин невольно улыбнулся.

– Что это, Вань? – повторила Наденька. В ее голосе зазвенели нетерпеливые нотки.

Прошин вздохнул.

– Это многофункциональная транспортная платформа «Пилигрим», – он стащил с головы гарнитуру и спрятал лицо в ладонях.

– Которая взорвалась?

– Да, на государственных испытаниях, – Прошин надел гарнитуру. – Центр, прием. Видите?

– Видим, – отозвался Петровчин.

– Ну и как вам?

– Ничего так сохранилась… – осторожно сказал руководитель полета. – Ваня, не суйтесь туда.

– Это приказ? – спросил Прошин.

– Это просьба. Приказ. Не суйтесь, а? – голос Петровчина полнился тоской.

…Когда монтировали остов транспортной платформы, готовившейся отвезти три тысячи колонистов на Эдем, Прошин готовился лететь на Марс. Когда запускали вращение жилого отсека и грели реакторы, «Поллукс Виктори» начинал движение к Холту, и Прошин, увлеченный Светланой, замечал окружающее, только когда пассажирский помощник поднимал пассажиров МТ на очередные учения. Запуск двигателей состоялся примерно через двадцать четыре часа после падения Рокет Плаза, а ходовые испытания межзвездного транспортного средства пришлись на блуждания Прошина со товарищи по дебрям Холта. Испытания эти закончились катастрофой: при включении привода деформации Платформа взорвалась. Гасли камеры Марспорта, залитые яростным пламенем рукотворной звезды, изображение с видеодатчиков Платформы обрывалось без вспышки, резко. Секунды тишины сменялись долгим воплем – все, наблюдавшие за ходовыми испытаниями, не могли сдержать эмоций. Солнечная система надела траур.

Прошин смотрел записи, читал статьи, честно старался вникнуть в зубодробительный канцелярит заключений экспертов, больше похожий на сочинения алхимиков… И не мог всерьез воспринимать всю эту кабалистику, словно нерадивый студент по весне, когда солнышко робко пригревает первые листочки на деревьях, а среди ветвей пробуют голос птицы. То ли не мог проникнуться серьезностью момента из-за собственных переживаний, то ли не верил до конца в произошедшее.