Послышался короткий, болезненный стон, от которого мнесловно тупую иглу в сердце воткнули, а потом звук неуверенных, шатких шагов.

– Вот и ладненько, – пробурчал Вильбушевич. –Потихоньку-помаленьку и добредем.

Красильщиков повел меня, поддерживая под руку.

Я на всякий случай начала было считать шаги, но почти тотчассбилась, потому что Красильщиков заговорил.

– А ведь между прочим, – задумчиво сказал он, – невсе так благостно, как мне кажется. К примеру, вашим показаниям, Виллим Янович,если до розыска пропавших дойдет, веры немного будет. Вы ведь у них, насколькомне известно, первый подозреваемый по делу Сергиенко. Ну а Дарьюшка – вашапособница… Пусть она об этом даже не догадывалась, но для нас это большаяудача. Спасибо им за то, что подозревали ее, иначе нам вовеки бы не узнать,какая опасность над нами нависла. Ведь именно в Дарьюшку влюблен кучер Филя, ане в вас или в меня, именно ей он сообщил все, что услышал от не в меруболтливого товарища прокурора…

– Да ведь и Дарьюшка проявила чудеса самоотверженности тожене ради вас или меня, как вам известно! – не без ехидства пробормоталВильбушевич, и Красильщиков коротко хохотнул в ответ:

– Да уж! Это мне отлично известно!

Я иду как во сне – до такой степени изумлена, что моиотвлеченные размышления во многом совпали с реальностью. Правда, о шашнях междуФилей и Дарьюшкой я никак не могла предположить, я-то мыслила в ее любовникахто Красильщикова, то Лешковского. Красильщиков тут ни при чем. Филя стараетсяради Дарьюшки, а ради кого – она? И по-прежнему неведомо, какова же связь междуубийством Сергиенко и Натальи Самойловой. Связь очевидна, но в чем она состоит?Впрочем, у меня возникло такое ощущение, что, пройди мы еще десятка два шагов,я получу ответ на этот вопрос от самих же злоумышленников, которые, на мое счастье,весьма болтливы.

О боже мой, видимо, правдива поговорка: кого боги хотятпогубить, того они лишают разума! И справедлива она не в отношенииКрасильщикова и Вильбушевича, а в отношении меня. Разве можно радоватьсянеосторожной, просто-таки патологической болтливости этих злодеев? Нам соСмольниковым она ничего хорошего не сулит. Они убеждены в собственнойбезнаказанности, они уверены, что откровенничать при мне совершенно не чреватодля них никакой опасностью. А это может объясняться только одним: пленников ненамерены оставлять в живых.

Эта мысль со странной медлительностью приживается в моемсознании, словно птица, усевшаяся в чужое гнездо. Я вдруг перестаю ощущать своиноги, и вообще весь мир словно бы отстраняется от меня… весь мир, кромеКрасильщикова, который еще крепче сжимает мой локоть:

– Что с вами, барышня? Вы не в обморок ли падать собрались?Эй, Елизавета Васильевна! Ничего, уже недолго осталось, мы почти пришли.

Голос этого убийцы или пособника убийц, что в данном случаеодно и то же, приводит меня в сознание. Я снова начинаю чувствовать свои ноги,свое тело, путаться в своих юбках и в смешении беспорядочных мыслей.

Пока-то я еще жива. Пусть, как невольно предрекКрасильщиков, уже недолго осталось, но ведь что-то осталось! А надежда умираетпоследней…

– Осторожно, ступеньки, – заботливо предупреждаетКрасильщиков. – Одна, две, три, четыре…

Я неуверенно переставляю ноги. Не передать, как мешает ираздражает то, что я не могу подобрать юбку, – меня крепко держитКрасильщиков, да и руки связаны. Кажется, именно это раздражение и помогло мнесобраться с силами.

Входим в дом… и вечернюю свежесть словно ножом отрезает. Мыоказываемся в атмосфере столь затхлой, что дыхание перехватывает. Вильбушевичначинает немедленно покашливать, хотя, если вспомнить, какой жуткий карболовыйдух царил в его квартире, здешний запах можно назвать даже приятным.

Между прочим, уже через секунду я ощущаю, что и впрямьнахожу его приятным. Мне моментально становится спокойнее. Даже какая-тосмутная радость пробуждается в душе, оживают давно забытые воспоминания… Явдруг на краткий, словно вспышка, миг вижу себя десятилетней девочкой. Рядомотец… да-да, он был рядом, мы с ним сначала ехали на пароходе до Васильсурска,а потом тряслись на деревенской телеге, которая привезла нас к помещичьемудому… мы ехали в гости к моему двоюродному деду, дядюшке моей мамы… Это былочень богатый и очень больной человек, многочисленные родственники которогонетерпеливо ждали его кончины, чая наследства. Я отлично помню, как смеялись инегодовали над ними мои отец с матерью. А потом родственники обеспокоились:нет, не только тем, что вроде бы смертельно больной дядюшка все живет да живет,обманывая их заветные надежды. Оказалось, что свои огромные деньги он тратит настаринные книги и рукописи и собрал их невероятное количество! Встревоженнаяродня отрядила моего отца, как самого разумного человека, юриста, чтобыусовестить дядюшку, который совершенно не желает думать о близких людях. Скрепясердце отец согласился поехать – не столько ради эфемерного наследства, сколькоради своей жены, которая очень боялась раздоров в семье. В эту поездку он взялс собой меня.