Трокмортона не допускали к Марии, однако он регулярно сообщал об улучшении условий ее содержания, а также о ее решительном нежелании порывать с Босуэллом. Женщины Эдинбурга «были полны ярости и оскорбляли королеву», так что, находясь среди них, Трокмортон опасался за собственную безопасность. Все затаили дыхание, ожидая, пока лорды решат, какой следующий шаг стоит предпринять. Некоторые из дворян начали раздумывать, как отнесется к ним Мария, если выйдет на свободу. Все они косились на календарь: всего через пять месяцев Марии должно было исполниться двадцать пять лет, когда она по закону могла отменить сделанные ею ранее земельные пожалования в их пользу, лишив их доходов. Трокмортон передал лордам просьбу об освобождении Марии и проведении разбирательства в отношении Босуэлла. В лучших традициях дипломатии лорды попросили время на размышление.

Около 16 июля Марию посетил Роберт Мелвилл. К тому времени Трокмортон уже подозревал, что ее принудят отречься от престола. Существует вполне правдоподобная история о том, что он написал ей, сообщая, что подпись, данная под принуждением, не имеет законной силы. Мелвилл обернул письмо Трокмортона вокруг острия своей шпаги, вложил ее в ножны и таким образом доставил королеве. Мария, однако, передала ему свои просьбы к лордам. Нельзя ли перевести ее в Стирлинг, чтобы она могла быть рядом с сыном? Нельзя ли прислать к ней еще дам, аптекаря, «скромного пастора», кружевницу и пажа? Мария попросила разрешения увидеться с иностранными послами и сказала, что если лорды не желают обращаться с ней как с королевой, то не могли бы они обращаться с ней как с дочерью покойного короля и матерью молодого принца. Она отказалась отречься от Босуэлла, потому что это сделало бы ее нерожденного ребенка незаконнорожденным. Она также заявляла, «что уже семь недель беременна». Это означало, что ребенок был зачат, когда она уже была замужем за Босуэллом, однако она скорее всего изменила дату — на самом деле ребенок был зачат до свадьбы, в Данбаре, так что она была беременна уже три с половиной месяца.

Проблема законности ее ребенка была решена самым жестоким образом около 24 июля, когда Мария выкинула близнецов неопределенного пола. Тот факт, что эмбрионы были достаточно большими, чтобы их смогли разглядеть ее служанки — повивальной бабки при этом не случилось, — ясно указывает на то, что зачатие состоялось в Данбаре.

Учитывая ее состояние после выкидыша — у Марии было сильное кровотечение, следующий шаг лордов был чрезвычайно жестоким. Они наконец решили разрубить гордиев узел, и королеву посетил Линдси в сопровождении нотариев. Линдси привез с собой письма, в которых Мария официально обвинялась в соучастии в убийстве Дарнли и в совершении прелюбодеяния с Босуэллом. Кроме того, были три документа, которые Мария должна была подписать. Первый из них представлял собой отречение от престола. В нем говорилось, что она «столь опечалена и сломлена» бременем правления, что не может его больше выносить и по собственной воле и «из материнской любви» отдает корону и власть своему сыну. Поскольку Мария должна была признать, что бремя власти сломило ее, возложение этого бремени на младенца-сына вряд ли выглядит как акт материнской любви, но у составителей документа не было времени продумать такие тонкости — он был призван расчистить путь для коронации Якова. Второй документ передавал Морею власть регента вплоть до достижения Яковом семнадцати лет, а третьим документом Мария должна была назначить регентский совет из Шательро, Аргайла, Мортона, Гленкайрна и Мара, которому надлежало править, пока в Шотландию не вернется Морей, а потом и помогать ему в делах управления, если бы он того пожелал. Лорды предусмотрели всё. Линдси попросил Марию прочитать документы, но из его поведения было ясно: не имеет никакого значения, прочтет она их или нет. Некоторые источники утверждают, что на самом деле она их вовсе не читала.

Мария, находившаяся в постели и все еще очень слабая от потери крови, естественно, отказалась подписать документы, и атмосфера резко изменилась. Ей намекнули, что, если она не подпишет, ее выведут из замка и утопят в озере или же отвезут на «некий остров посреди моря, где будут содержать всю оставшуюся жизнь, и никто об этом не узнает». Мария «настойчиво» попросила дать ей возможность ответить перед парламентом на все содержавшиеся в письмах обвинения. Линдси сказал, что у него нет полномочий вести переговоры, а нотарии зачитали королеве документы. Затем они вновь спросили, каково ее решение, и Мария опять отказалась подписать их. Теперь, однако, Мария встала с постели и перебралась в кресло. Она осознала, что в мире реальной политики корона ей больше не принадлежит: ее отберут у нее либо законным образом — через отречение, либо силой — убив ее. Поскольку ей некуда было деваться, она подписала документы, попросив нотариев засвидетельствовать, что подписывает их под принуждением. Она запомнила совет Трокмортона, содержавшийся в переданном ей тайно письме. Так началась длинная череда заговоров и тайной переписки, которая будет продолжаться до самой ее смерти.

Именно тогда Марию перевели из покоев Дугласов в средневековую башню и отобрали бумагу, перья и чернила. Как обычно в безвыходной ситуации, Мария заболела, на этот раз желтухой, вызвавшей отеки и «окрашивание всего ее тела в ярко-желтый цвет». Отек, вероятно, был вызван спровоцированным выкидышем тромбозом вен. К ней допустили врача, который давал ей стимулирующие сердечные средства и делал кровопускания до тех пор, пока она не поправилась. Болезнь и более строгий режим содержания отрезали Марию от новостей, не давая ей возможность узнать о том, что происходило в Эдинбурге и Стирлинге.

Трокмортон сначала встретился с Летингтоном, немедленно известившим его, что любая попытка Англии оказать поддержку Марии поставит под угрозу ее жизнь. Затем посол встретился с лордами — уже надевшими шпоры и готовыми скакать в Стирлинг — и просил их повременить с отречением, поскольку не на благо государству передавать власть ребенку. Ему ответили: «Королевство еще никогда не управлялось хуже, ведь королева получала дурные советы или не получала их вовсе», а затем лорды удалились. Потом Трокмортон просил Сесила, и совершенно напрасно, как оказалось, отозвать его в Лондон, потому что ему больше нечего здесь делать. Это спасло бы его от неловкости, ведь лорды пригласили его принять участие в коронации, и его согласие означало бы, что Елизавета признала свершившееся. Дилемма была разрешена 26 июля, когда Трокмортон получил длинное письмо от Елизаветы, приказывавшей ему оставаться в Эдинбурге и продолжать настаивать на освобождении Марии. Она должна знать, насколько «мы не одобряем их действия», писала Елизавета. Однако Сесил вычеркнул слово «их» и вставил вместо него «ее», изменив тем самым весь тон письма. Трокмортон должен был передать лордам: «Мы откровенно выступим против вас, мстя за вашу правительницу в назидание потомству… Вы можете заверить их, что мы не менее их ужасаемся убийству нашего кузена короля и нам точно так же не нравится брак королевы с Босуэллом. Однако им не пристало… призывать ее… к ответу на обвинения силой; ведь мы считаем неестественным, чтобы голова отвечала перед ногой». Наконец, ему «ни в коем случае» не разрешалось присутствовать на коронации.

Мелвилл написал Елизавете 29 июля 1567 года, что Мария «предпочла бы, чтобы она сама и принц находились скорее в Вашем королевстве, нежели где бы то ни было еще в христианском мире». Что более важно, в тот же самый день тринадцатимесячного мальчика короновали в приходской церкви Стирлинга как Якова VI, а шотландские дворяне прикоснулись к короне в знак своей верности. Мятежники держали все под контролем: Мортон и Эрскин из Дана принесли за принца присягу, Рутвен и Линдси подтвердили отречение Марии, а Нокс произнес проповедь на текст из Первой книги Царств, где речь шла о коронации восьмилетнего Иосии, «делавшего угодное в очах Господних»[83]. Единственная причина разногласий состояла в том, что Яков был помазан священником, против чего «протестовали Нокс и прочие проповедники», однако собравшийся для коронации кортеж торжественно проследовал к замку: Атолл нес корону, Мортон — скипетр, Гленкайрн — меч, а Мар как королевский гувернер — самого короля. В записях значится, что церемонию засвидетельствовали Нокс, судебный клерк и Кемпбелл из Кинзенклоха. В Эдинбурге жители провозгласили Якова королем «с радостью, танцуя и восхваляя его», а «по всей Шотландии трещали фейерверки, палили пушки и звонили церковные колокола». Дуглас из Лохливена, злонамеренно продемонстрировав отсутствие такта, устроил фейерверк, а вся его свита танцевала в саду. Мария в своей темнице со страхом осведомилась о причине торжеств, и кто-то из слуг бестактно объяснил ей, что «в своем бахвальстве она утратила власть и не имеет больше силы отомстить им». В ответ Мария сказала, что теперь у них есть король, который отомстит за нее, а затем с полным на то основанием упала на колени и «долго и горько плакала». Можно сказать, что она не была больше шотландской королевой, однако когда в середине августа она написала Трокмортону «из своей тюрьмы на острове Лохливен», то подписалась «Marie R»[84]. Раньше ее подпись представляла собой просто «MARIE», но теперь она утверждала свой королевский статус.