Мастерскую заливал свет, льющийся из больших окон; на полуповсюду были расставлены странные скульптуры, которые Паша не разглядел, –взгляд его был прикован к телу Полины. Тело подергивалось, потому что еготрясла женщина с озверевшим лицом – толстая, с крепкими руками и глазами,похожими на прорези в коже. Она снова встряхнула девушку, и ее жертва, ударившисьголовой о глиняные черепки, валявшиеся на полу, издала тот самый всхлип,который слышал Еникеев.

Женщина с прорезями вместо глаз зарычала, легко, словнокуклу, приподняла Полину над краем каменной плиты, приготовившись обрушить еена мрамор. За долю секунды Паша наяву увидел, как из пробитого затылка хлещеттемная кровь, заливает волосы, превращая их в слипшийся ком, и черный огонекисчезает, гаснет навсегда. Он дико закричал и бросился на женщину, свалил ее напол, почувствовав под собой крепкое, будто сделанное из пластика, тело вместоживой теплой плоти.

В глазах-прорезях мелькнуло изумление, баба извернулась исбросила Еникеева – она была сильна, куда сильнее его, и рыхлому Паше было непод силу состязаться с гуттаперчевым гибким чудовищем. Но он встал, защищаялежавшую у его ног Полину, и снова бросился на чудовище, ощерившее рот ивизжавшее с яростью крысы.

Полина пришла в себя от скрежета, разрывавшего барабанныеперепонки, и, с трудом подняв голову, которую разрывало от боли, увидела возлеокна две сцепившиеся фигуры. Одна из них боролась молча, вторая издавалапронзительный визг, который Полина приняла за скрежет.

В первой фигуре она узнала полноватого неуклюжего парня,изредка заходившего в их галерею, написавшего ту самую акварель, которая такпонравилась деду. Волосы его были всклокочены, рубашка порвана, дешевая курткасъехала на одно плечо, мешая драться. Он даже не дрался – скорее, не давалТомше вернуться к телу Полины; у него хватило сил на то, чтобы оттащить Томшу всторону, но не хватило на то, чтобы остановить ее.

Томша, заметив движение, повернула голову, увидела, чтодевушка очнулась, и издала новый крик, затем толкнула противника в окно с такойсилой, что Паша выбил стекло, и осколки полетели вниз, разбиваясь об асфальт.Второй удар наполовину выкинул его наружу, и он, из последних сил вцепившисьруками в раму, увидел, как Томша делает шаг к девушке, стоявшей на коленях иглядевшей на него огромными провалами глаз на белом лице. Его сковал ледянойвесенний ветер, он слышал крики прохожих внизу, но воспринимал их отстраненно,будто доносящиеся из другой реальности. Они и вправду были из другой, потомучто его собственная реальность осталась внутри мастерской, в которой женщина слицом убийцы готовилась закончить то, что начала делать с Полиной Чешкиной.

Он втянул себя обратно, в свою реальность, оттолкнулсяладонями от рамы, обхватил гуттаперчевое тело и дернул на себя – туда, гделедяной ветер был на его стороне. И полетел вниз, слыша не отчаянный крикПолины, не вопль женщины, летевшей вместе с ним, а насвистывание ветра, вкотором рождалась старая песенка о человеке, отправившимся за солнцем в одинпрекрасный день.

...................................................

В галерее с утра было всего несколько человек. «Лето, всеразъехались», – думал Чешкин, проходя мимо картин. Двое посетителейпривлекли его внимание – молодые ребята в хорошо пошитых костюмах, один из них,похожий на монгола, присматривался к «Рыцарю» работы Павла Еникеева.

– Он мне нравится, между прочим, – услышалЧешкин. – Графика... детская, что ли?

– Ерунда какая-то. Хочешь графику, выбери себе что-нибудь изТвардиери, если денег хватит.

Раздался приглушенный смешок, раскосый негромко огрызнулся,и Владислав Захарович подошел ближе.

Он посмотрел на рыцаря, а рыцарь с картины посмотрел нанего. Это был неправильный рыцарь: весь какой-то всклокоченный, без коня,улыбающийся детской счастливой улыбкой, как мальчишка, которому подарилидоспехи. У рыцаря было пухлое расплывчатое лицо Паши Еникеева, Чешкин хорошоэто видел.

За рыцарем рос сказочный лес, и туда-то он и собиралсяотправиться – по пыльной дороге, терявшейся под черными косматыми сводами.

– Конечно... – пробормотал Владислав Захарович. –Нужно догнать короля с портными, да и мальчишку. Вряд ли он успел далекоудрать.

– Что?

Двое у картины обернулись на него.

– Не обращайте внимания, – ответил Чешкин и собралсяуходить, но раскосый остановил его.

– Э-э-э... послушайте! Вы консультант, да? А сколько стоитэта работа?

– Нисколько. Она не продается.

– Но, послушайте... Я ее куплю!

– Она не продается, – повторил Владислав Захарович ипошел прочь, провожаемый солнечным взглядом последнего рыцаря.

Телефон зазвенел в кармашке, стоило только ей выйти измагазина и спрятать пшенично-золотистую, восхитительно пахнущую французскуюбулку в сумку. Торба была такой необъятной, что из нее выглядывал лишьаккуратно закругленный кончик хлеба. Полина еле сдержалась, чтобы не надорватьупаковку и не отломить горбушку прямо на улице – ее остановила мысль о том, чтотогда она точно съест половину булки, а врач посадила ее на диету.

Когда зазвонил телефон, она обрадовалась – сможет отвлечьсяот мыслей о хлебе.

– Да? – пропела Полина в трубку, изучая свое отражениев витрине магазина – расплывшуюся женщину с отечным, болезненно бледным лицом.

– Как ты сегодня? – негромко спросил Крапивин.

– Я – прекрасно! – она рассмеялась, отходя от витрины,и прохожий удивленно обернулся ей вслед. – Я купила булку и собираюсь еесъесть. Нет, не так: слопать. Сожрать... – она задумалась.

– Навернуть, – дополнил муж, и по его голосу онапочувствовала, что он улыбается. – Ты собираешься уплетать ее за обе щеки,чтобы крошки сыпались на стол и на пол?

– Именно! – подхватила Полина с воодушевлением, проходяпод капелью с крошечных сосулек, выдолбившей лунки в подмороженном с ночиснегу. Каждая упавшая капля поднимала мелкие брызги, и Полина не удержалась –присела на корточки, поймала ладонью прохладную водяную пыль, приложила ладоньк щеке. – Знаешь, я боюсь сглазить, но, кажется, все закончилось.

Несуеверный Крапивин вспомнил, как весь последний месяц женабледной тенью выползала по утрам в коридор, шатаясь, шла в туалет, затемподолгу отлеживалась в постели... Как избегала продуктовых магазинов, потомучто не выносила запахов продуктов, и в особенности – аромат свежевыпеченногохлеба. Вспомнил – и негромко постучал три раза по своему деревянному столу,одновременно символически сплевывая через левое плечо.

– Как твои занятия? Ты пока не собираешься ихотменять? – спросил он, ловя в трубке звук ее шагов.

– Ну что ты! Ребята такие молодцы! Вечером покажу теберисунки, один из них должен тебе особенно понравиться.