Не думая о том, как далеко ему придется за ней идти и зачемже он, собственно, идет, лишь пытаясь представить себе, где мог бы находитьсятот самый нарисованный им рыцарь (летел сверху? шел чуть поодаль, как и самПашка?), Еникеев пропустил тот момент, когда девушка, словно проснувшись,вскинула голову, остановилась, и чуть не налетел на нее. Это была подходящаясекунда, чтобы извиниться и спросить, что же все-таки у нее случилось, но он неуспел – по-прежнему не замечая его, Полина свернула к пятиэтажному дому спыльными после зимы окнами. Лишь на верхнем этаже они были вымыты так чисто, чтопосверкивали от солнца, и Паша, поглядев на них, зажмурился от слепившихсолнечных прорезей на стеклах.

Перед входом в подъезд он задержался, дождавшись, покадевушка войдет, и лишь потом подбежал, распахнул дверь, быстро заглянул внутрь,прислушиваясь к шагам, раздающимся все выше и выше по лестнице. Нет, ее никтоне встретил, но мог встретить наверху, у квартиры, куда она шла. Внезапно егоокатило страхом, что Полина поднимается вовсе не в квартиру, а на крышу, и он,обругав себя за то, что не подумал о такой страшной возможности раньше,бросился за девушкой, перепрыгивая через несколько ступенек сразу, пыхтя иобливаясь потом.

Но шаги затихли, когда он почти догнал ее, и Паша, тяжелодыша, застыл на четвертом этаже, зная, что она стоит над ним, но не слыша ниединого звука. Подъездная сонная тишина нарушилась скрежетом открываемогозамка, шорохом двери, и низкий женский голос удивленно, и, как ему показалось,издевательски протянул:

– О-ой, кто к нам пришел... Тебе чего?

Шаги, скрип двери, металлический стук – и снова стало тихо.

Еникеев медленно преодолел еще один пролет, с трудом отрываяноги от ступенек. Воротник его рубашки взмок, и он присел на корточки поддверью с табличкой в виде удава, на котором было выгравировано имя хозяйкиквартиры, решив дождаться, пока девушка выйдет, и стараясь уловить, чтопроисходит внутри.

* * *

Полина смотрела на смуглую женщину с короткими сальнымиволосами и молчала.

– Долго глаза на меня будешь таращить? Чего тебе надо,спрашиваю.

Полина протянула руку и внезапно дотронулась до лица Томши,прикоснулась указательным пальцем к толстой пористой коже, будто проверяя,настоящая она, теплая, или нет. От ее прикосновения Томша отдернула голову,словно оно могло прожечь кожу насквозь, и выругалась сквозь зубы.

– Дура больная! – бросила она. – Такая жепсихованная, как твой братец. Сама в окно не сиганешь? – и хохотнулаудовлетворенно.

Лицо Полины Чешкиной изменилось в одну секунду: замершее –оно вдруг проснулось, ярость и боль сверкнули в расширившихся глазах, крыльятонкого носа раздулись, и она стала невероятно похожа на деда. Боль, горечь,ненависть, тоска – невыразимая тоска, поселившаяся в ней со вчерашнего вечера,когда она поняла, что Коля мог бы жить, – завыли в ней на тысячу голосов,вмиг разрушили сферу, в которую она заключила себя сама, чтобы боль не пробилаее изнутри и снаружи.

– Это вы его убили! – крикнула она высоким напряженнымголосом. – Вы! Господи, и все из-за того, что вас не оценили!

Скулы Томши пошли красными пятнами с неровными краями,словно кто-то щедро швырнул на них краски с кончика кисти, нарочитоеспокойствие исчезло.

– Да! – закричала она в ответ, наступая на Полину вбешенстве, исказившем и без того некрасивое лицо. – Я! Брякнулся твойбратец, только и успел, что заорать перед смертью! И ни ты, ни твой дед – выничего мне не сделаете! Убьете меня – в тюрьму засядете, а я-то, я-то насвободе останусь! Живая останусь, здоровая, а вы – сгниете! Не будет васбольше!

В неистовстве она швыряла слова в лицо девушке, не думая отом, что выдает сама себя, что все происходящее может быть подстроено, аПолина, онемев от этого взрыва, пятилась назад, пока не наткнулась на мраморныйпресс, лежавший на полу.

– Я бы и тебя убила, и деда твоего! – Томшу несло, онане в силах была остановиться. – Презирали меня? Носы воротили от Маши?Думали, все у вас будет хорошо? Порыдайте теперь на его могилке, поплачьте надего стишками!

Она осклабилась и стала похожей на жирного раскосого волка,нашедшего добычу.

– И скрываться я от вас больше не буду! Чтобы всю жизнь выпомнили, кто такая Мария Томша!

Она перевела дыхание, тыльной стороной ладони провела погубам, стирая с них слюну. Глаза ее были прикованы к лицу Полины, на которомона ожидала увидеть отчаяние и насладиться им сполна, жалея лишь о том, что нетздесь старого Чешкина, – его унижение было бы достойной наградой за все,что она перенесла. Ее вновь переполняло торжество – так же, как вчера, когда,выплеснув то, что ей давно хотелось прокричать на весь мир, она заметила беспомощностьна лице здоровяка-сыщика.

Но с Полиной, казалось, происходило что-то странное. Чертыее лица словно затвердели, в глазах мелькнуло изумление, сменившись чувством,которое Томша не смогла определить – она лишь осознала, что по непонятнойпричине то, что должно было стать добычей, ускользнуло от нее.

– Ошибаетесь, – тихо проговорила Полина, и Томшунеприятно поразил контраст ее негромкого голоса с прежним, зажатым, как втисках, которым она обвиняла Марию в смерти брата: она не должна говорить такимголосом. – Ошибаетесь, – повторила Полина чуть громче. – Мы небудем вас помнить.

Полина обогнула мраморную плиту и развернулась, собираясьуходить («Уходить?! Почему она уходит?»), повернув к Томше исхудавшее нервноелицо, но глядя не на нее, а мимо – на скульптуры, расставленные за спиной МарииСергеевны.

– Потому что вы – никто, – сказала Полина. – УКоли было все: талант, любовь, друзья... А у вас ничего нет, никогда не было иникогда не будет. Вы думали, что мстите нам? Вы себе отомстили.

Полина чуть качнула головой, будто сожалея о МарииСергеевне, и быстро пошла к двери.

Беззвучно, как зверь, Томша прыгнула на нее, повалила,подмяла под себя, нанося удары кулаками куда придется – в лицо, в тонкоехрупкое тело, даже по разметавшимся волосам; она разбила костяшки в кровь, ноболь не остановила ее, а придала сил, и вид крови на запрокинувшемся лицежертвы вызвал такой прилив бешенства, что Томша зарычала.

– А-а-а-а! – хрипела она, колотя безвольно мотавшуюсяголову о пол.

Краем глаза Томша заметила плиту, рывком подтащила телодевушки к ней и приподняла, намертво вцепившись пальцами в мягкую ткань пальто.

Паша, вот уже пять минут встревоженно прислушивавшийся кголосам в квартире, чувствовал себя на лестничной клетке до крайности нелепым –толстым, неповоротливым, слабым парнем, не способным решиться на что-то, кромебессмысленной слежки за девушкой, для которой он придумал и нарисовал рыцаря.Новый звук, донесшийся до него, отличался от прежних – это был не голос, а,скорее, стон или даже всхлип. Еникеев вскочил, замер возле двери, чувствуя, какпотный воротничок противно холодит шею, а затем, решившись, толкнул незапертуюдверь и сделал несколько шагов.