— А что было между нами?

— Ну… классный секс.

— Классный секс? И все? Я бы лично назвал бы это любовью. Кстати, я уже признался, что люблю тебя. Но ты не услышала или не захотела это услышать. Может, объяснишь, почему?

— Я еще не готова. Слишком быстро все произошло. Мы едва знакомы, а ты уже говоришь, что любишь меня.

— Нам что — восемнадцать лет? — очень мягко спросил он.

— Ты же сам понимаешь, что я имела в виду.

— Нет, — с обиженным видом отозвался он. — Мне только-только стукнуло тридцать один. Много лет подряд я искал свою женщину. Мне казалось, я знаю, чего я хочу. Думаю, что и ты это знаешь, но почему-то боишься взять то, что тебе предлагает судьба.

— И почему же я боюсь? — осторожно поинтересовалась Поппи. Самой ей страшно не хотелось говорить этого вслух. К тому же было интересно, понимает ли это Гриффин.

— Потому что ты инвалид. Потому что ты вбила себе в голову, что для меня это имеет значение, и теперь боишься, что это заставит меня отказаться от тебя.

— А ты бы не боялся?

— Нет. И мы говорим не обо мне, а о тебе. Ты боишься, что я устану быть с женщиной, не способной делать многое из того, что могу я, верно? Но это все чушь и бред. Могу перечислить.

— Давай.

— Мы с тобой танцевали?

— Да.

— В душе вместе были?

— Да.

— А на днях отправимся кататься на снегокате.

С этим было трудно спорить, однако Поппи не собиралась так быстро сдаваться.

— Есть еще куча вещей, о которых ты пока просто не думаешь.

— Да ну? — притворно удивился Гриффин. Стащив с себя куртку, он швырнул ее на диван и уселся верхом на стул. — Может, расскажешь?

— Я уже рассказывала.

— Тогда расскажи еще раз.

Ей не хотелось этого делать. О некоторых вещах слишком больно говорить вслух. Но Гриффин, похоже, не намерен был отступать, и Поппи решила вывернуться.

— Я пролежала в клинике целых восемь недель. Поначалу была в коме, а потом очнулась и узнала, что произошло.

Гриффин сдвинул брови. «Узнала, что никогда не сможешь ходить?» — прочла она его мысли.

— О том, что Перри нет в живых, — поправила она. — К тому времени его уже похоронили, и все наперебой твердили, как мне, мол, повезло, что я вообще осталась в живых. Только вот я сама не сразу это поняла. Две последние недели я провела в реабилитационном центре. Знаешь, наверное, мне и в самом деле повезло. Деньги у нас были. Мои родители сначала приспособили для меня одно крыло своего дома, потом построили мне отдельный дом. Хорошо, когда не приходится считать гроши и думать о таких вещах.

— Расскажи мне об аварии.

— Мне кажется, я уже рассказывала.

Она не понимала, чего в нем больше — терпения или упрямства.

— Ты что-нибудь еще об этом помнишь?

— Немного.

— Намеренно не хочешь вспоминать?

— А что — это так непонятно? — защищаясь, спросила Поппи. — Все было так ужасно…

— У вас была вечеринка. Вы все выпили. А потом случилась эта авария.

Он ждал, но Поппи молчала. Глаза ее встретились с глазами Гриффина.

— Когда я приехал сюда после ареста Хизер, то сказал, что ты доверяешь мне — но до определенного предела. Ты спорила, однако я считал, что я прав, и считаю до сих пор. Только предел этот еще ближе, чем я рассчитывал. Мне кажется, у тебя проблемы с доверием. — Встав со стула, Гриффин потянулся за курткой. — Вы с Хизер — два сапога пара. Вам и в голову не приходит, что кто-то может знать о вас все и продолжать любить вас по-прежнему.

— Не я первая, не я последняя, — буркнула она.

— Я не о других говорю, — возразил он. — И даже не о Хизер. Я говорю о тебе, Поппи.

— И что ты хочешь, чтобы я сказала? — вспылила она.

Пожав плечами, Гриффин натянул на уши свою повязку.

— Мне пора, — сказал он. Через минуту за ним захлопнулась дверь.

Поставь Мика на то, что кленовый сок появится именно во вторник, наверняка сорвал бы неплохой куш. Уже с самого утра солнце палило вовсю, и через пару часов столбик термометра, перевалив за нулевую отметку, решительно полез вверх. Комья снега, прилипшие к веткам, с мокрым хлюпаньем срывались вниз, от влажной земли возле самых корней исходил одуряющий запах, а глубоко под корой кленов начал струиться сок.

Спроси его, и Мика без особого труда угадал бы не только день, но даже час, когда это произойдет, и для этого ему не обязательно было приближаться к деревьям, где из кранов вначале робко, по каплям, а потом все решительнее, словно первый весенний ливень, потек сок. Все это время Мика занимался кленами на северном склоне, и хотя сок в них должен был появиться не раньше, чем через неделю, Мика уже чувствовал его появление — чувствовал, как биение собственного пульса, как кровь, струящуюся в его венах. Мика вырос под стук капель, барабанящих о донышко ковша, для него это было воспоминанием о детстве, и хотя ковшами уже давно никто не пользовался, звук этот до сих пор эхом отдавался в его ушах. Пришла весна. Первая капля кленового сока означала возрождение.

Жаль, что Хизер этого не видит. Она так любила все это. И обе его дочки тоже. Но они скоро появятся — Поппи привезет их из школы, и обе они тут же примчатся помогать. Обычно в такое жаркое время школа отодвигалась на второй план. Сам Мика был еще меньше, чем теперь Стар, когда отец определил его себе в помощники. Сколько он себя помнил, сироп в его семье варили все — это давно уже стало семейным бизнесом.

А теперь? От семьи остались он да Билли. Гриффин чужой. Да и Пит тоже, хотя их многолетняя дружба выдержала все испытания. Пит работал не покладая рук, не обращая внимания на ворчание Мики. Иногда тот брюзгливо кидал ему «спасибо». Когда возмущение и чувство обиды, копившиеся в нем, ненадолго затухали.

Прикинув про себя, Мика решил, что у него в запасе четыре, от силы пять часов. За это время сока соберется достаточно, чтобы запустить выпарной аппарат. Теперь, когда Пит вернулся к своим служебным обязанностям в полицейском участке, Гриффин работал в паре с Билли, а Мике пришлось снова управляться в одиночку.

Конечно, он был бы счастлив, если бы вместо них ему сейчас помогали сыновья. Мика много раз говорил об этом Хизер. Правда, выдав обеих или даже одну из своих дочек за кого-то из местных парней, можно было бы попытаться поправить дело, однако зять и сын — это не одно и то же. Разве можно ожидать, что чужой человек будет испытывать такое же жгучее, пьянящее волнение, что кипело в крови Мики.

Увы, сына у него не было. И, наверное, уже не будет. Зато у него оставались его деревья. И они останутся с ним, даже если обе его дочки выйдут замуж и упорхнут из родительского гнезда. О Хизер, наверное, лучше забыть — ей придется долгие годы отбывать наказание, да и старый Билли тоже ведь не вечен. А клены… Они были его творением, делом его рук в самом что ни на есть полном смысле этого слова. Он сажал их, растил, окружал любовью и заботой, следил, чтобы те, кто выше, не лишали их солнечных лучей. Он ночей не спал, возился с ними, как с собственными детьми, пока они становились достаточно взрослыми, чтобы давать сладкий сок. А затем обрезал лишние ветки и боковые побеги, когда они чересчур уж разрастались, ставил подпорки, если это было нужно. Он помогал им избавиться от избытка сахара, чтобы на следующий год они могли дать больше сока.