Для него эти клены были как дети. И сейчас Мика гордился ими, как мог бы гордиться сыновьями.

* * *

Вскоре после полудня в доме Поппи раздался телефонный звонок, после которого она сама схватилась за трубку и принялась обзванивать всех, кого это касалось. Раньше все это выглядело примерно так. «Сок пошел», — коротко сообщала она, даже не поздоровавшись, и местные с полуслова понимали, что это значит. Они бросали начатые с утра дела и рысцой мчались в сахароварню, сгибаясь под тяжестью сумок и рюкзаков, битком набитых съестными припасами и напитками. Все это требовалось, чтобы поддерживать силы сахаровара и его помощников, а также неизбежных визитеров, которых неизвестно сколько будет.

Да, раньше сообщение о начале сезона всегда производило эффект разорвавшейся бомбы. Однако на этот раз новость была принята с заметной прохладцей. Поппи даже слегка опешила.

— Да? — вяло пробормотал в ответ первый ее собеседник. — Ну что ж, самое время, по-моему.

Следующий тоже воспринял слова Поппи без особого энтузиазма. Но в его голосе чувствовалась озабоченность.

— У Мики все готово? — донеслось из трубки. — Я слышал, он еще возится с трубами.

Третий тоже почему-то первым делом спросил, как дела у Мики.

— Надеюсь, год для него будет удачный, — с надеждой добавил он в конце. — Ему, бедняге, и без того несладко приходится.

Единственной из жителей города, кто выслушал эту новость с каким-то подобием обычного воодушевления, оказалась матушка Поппи. Но Мэйда как-никак всю свою жизнь занималась тем, что варила сидр, и прекрасно знала, что значит для любого сахаровара эта новость.

— Я сейчас на кухне, — объявила она. — Мне нужно еще кое-что доделать, а после обеда я обязательно загляну к Мике.

— Может, я заеду за тобой? — предложила Поппи.

Судя по голосу, Мэйда страшно удивилась. Впрочем, у нее для этого были все основания. Поппи не часто предлагала матери встретиться, так как забота Мэйды порой казалась ей отвратительной навязчивостью.

И теперь она только диву давалась самой себе, гадая, с чего это ее вдруг потянуло к матери. Может, причина в том, что Мэйда вернулась раньше, чем рассчитывала Поппи? Или ей было неприятно думать о том, как мать сидит в огромном пустом доме одна-одинешенька? Как бы там ни было, неприкрытая радость в голосе Мэйды доставила Поппи не знакомое до сей поры удовольствие.

— Ой, Поппи, какая прекрасная мысль! Но разве тебе не нужно забрать из школы девочек?

— Захвачу их по дороге. Ты успеешь закончить свои дела?

— Наверняка, — пообещала Мэйда и сдержала слово. Не успела еще Поппи припарковать машину возле изящного порт-кошера[5] напротив красивого каменного особняка, в котором жила мать, как на крыльцо выпорхнула Мэйда. Грохнув на землю возле машины огромную корзину, битком набитую какими-то свертками, она снова скрылась в доме. За первой последовала вторая корзина, потом еще одна. Запихнув все три в багажник, запыхавшаяся Мэйда забралась на заднее сиденье и с довольной улыбкой повернулась к Поппи.

— Ф-фу… Думаю, этого хватит, чтобы всех накормить.

— Держу пари, ты очистила весь свой холодильник, — улыбнулась Поппи, когда машина вновь выехала на дорогу.

— Не совсем. Хорошо, что я знаю, как и чем накормить целую ораву едоков.

— Ты имеешь в виду — всех нас?

— Нет, я научилась этому задолго до вас. Еще до того, как осела в Лейк-Генри. Это было в Мэйне. Моя мать работала, а у нее, если помнишь, была куча братьев, и всех нужно было накормить.

— Три брата, — уточнила Поппи, вспомнив семейное фото, которое показывала ей Лили. Сестра отыскала его, разбирая бабушкины вещи после смерти Селии. Странно, но до этого никто из них ничего не знал о семьи их матери, об их жизни в Мэйне. Сама Мэйда не любила об этом рассказывать.

— Четыре, — обиженным тоном поправила мать. Она пристально вглядывалась в дорогу, пока Поппи, стиснув зубы, аккуратно вела машину по скользкой дороге. — У Селии было четыре брата, и она вырастила и поставила на ноги всех четверых. Они были моложе ее, самый младший из них, Филипп, — на целых двадцать лет. Мы с ним были почти ровесниками. Может, поэтому он стал моим самым близким другом.

Поппи, по-прежнему не отрывая глаз от дороги, почувствовала, как в груди нарастает непонятное беспокойство. Мэйда, вообще-то не имевшая обыкновения рассказывать дочерям о своем детстве, никогда не говорила о своей семье таким беззаботным тоном.

— Мы были неразлучны, — все тем же легкомысленным, никак не вязавшимся с выражением ее лица голосом продолжала она. — Мы могли говорить часами. — Она покосилась на Поппи. — Наверное, у тебя так же было с Перри, да?

— Нет, — осторожно ответила Поппи, не совсем понимая, к чему она ведет.

— А с Гриффином?

— Об этом еще слишком рано говорить.

— Правда, Филипп был моим родственником, — продолжала мать. — Все мои воспоминания детства связаны с ним. У отца был тяжелый характер, мы частенько нуждались, денег почти никогда не было. С Филиппом мы росли вместе. В детстве, как могли, поддерживали друг друга, а когда выросли, стали любовниками.

Руки Поппи намертво вцепились в руль. Она была не просто потрясена — она была в шоке! Немного придя в себя, Поппи осторожно покосилась на Мэйду и тут же отвела глаза, снова уставившись на дорогу. Они уже подъезжали к городу.

— Любовниками?!

— Да, — кивнула Мэйда, и Поппи отметила, что от ее нарочитой беззаботности не осталось и следа. Как будто мать подошла наконец к тому, ради чего и был затеян весь этот разговор. — Когда вся эта история всплыла наружу, его, конечно, отослали. Это было началом конца. Бедняга так и не нашел себя. Помыкался какое-то время, а потом, видимо, считая себя неудачником, покончил с собой…

Поппи со свистом втянула в себя воздух.

— Господи, какой ужас! Мне так жаль, мама…

— Тебе жаль, что мы были любовниками? — спросила Мэйда. В голосе ее чувствовалась мучительная тревога.

— Жаль, что все так кончилось.

— А как насчет наших отношений?

Поппи снова метнула в сторону матери быстрый взгляд. Лицо у той было испуганное, что невольно заставило ее подумать, как же сильно изменились времена. Нет, не то чтобы Поппи всерьез считала инцест обычным делом — просто теперь о таких вещах говорилось более открыто. А шок, который она испытала, был вызван другим. Мэйда никогда не была склонна к откровенности, поэтому Поппи была потрясена самим фактом признания, а то, о чем шла речь, как-то отошло на задний план. Поппи в глаза не видела этого своего внучатого дядю, не говоря уже обо всех остальных братьях. Да и та Мэйда, что когда-то жила в Мэйне, была для нее незнакомкой. А Мэйда, которую она знала с рождения, скорее откусила бы себе язык, чем призналась бы в том, что занималась любовью с кем-то кроме законного супруга. А уж с собственным дядей… Нет, такое и представить себе невозможно!