В голову приходили Таиланд, Куба, Мексика — страны, где легко затеряться.

Прервав мои размышления, в доме загорелся свет, потом дверь открылась, и я увидел ее. Волосы темнее, чем мне помнилось, но глаза все те же. К уху прижат телефон, на губах легкая улыбка, возникшая в процессе разговора. Сестра резко перестала улыбаться, потрясенная сначала моим внешним видом, а потом тем — кто я.

— Я перезвоню, — сказала она собеседнику.

Я почему-то сразу узнал ее голос. Наверное, он был похож на мой собственный. От прилива чувств защемило в груди, в горле и где-то выше. Я покачнулся.

Энни со смешком коснулась моей руки, будто хотела убедиться, что я настоящий:

— Эйдан?

Я кивнул.

— Зайдешь?

Она повела меня внутрь, потом обернулась и после секундного замешательства обняла. Я медленно поднял руки, тоже обнял ее, и мы простояли так целую минуту.

В гостиной царил уютный беспорядок. Книги, пластинки, ноутбуки, одеяла, на одном из которых она сидела возле дивана. Мы оба сели, она присмотрелась к моему лицу:

— Ты подрался?

— И, представь себе, даже победил. Челюсть скрепили проволокой.

— Сказала бы, что хорошо выглядишь, но…

— Наверное, надо было сначала сообщение послать.

— Наверное, надо было прийти на много лет раньше. Я даже не знаю, что сказать. У нас есть время? То есть у тебя?

Я кивнул, понимая, что, возможно, лгу.

— Сколько прошло лет?

— Двадцать два года, — отозвался я.

Энни с серьезным видом кивнула.

— А еще девять месяцев, три недели, четыре дня и шесть часов… — продолжил я.

Она рассмеялась.

— Иногда мне казалось, что я тебя выдумала. — Она помотала головой. — Ну, как будто что-то не то запомнила, понимаешь? И что этого всего вообще не было.

— Было, — сказал я.

— У меня так много вопросов! Куда тебя отправили после того, как я уехала из «Оукса»? Мне всегда было интересно…

— В приемную семью, сначала в одну, потом в другую.

— Но не усыновили?

— Слишком взрослый был, — сказал я, почему-то стыдясь и чувствуя, что краснею. — И слишком вспыльчивый. Не нашлось для меня подходящей семьи.

Я не хотел, чтобы мои слова прозвучали жалостно, но Энни восприняла их серьезно. Приподняла мне голову, заглянула в глаза:

— Но теперь ты ее нашел.

Я кивнул. Она кивнула в ответ и убрала руки от моего лица:

— Почему ты пришел? То есть почему сейчас?

— Ты заходила, — сказал я. Действие таблеток заканчивалось, говорить становилось все труднее. — Я подумал, вдруг это важно.

— Мне звонили из социальной службы, — сказала она. Я закрыл глаза, а она продолжила: — Думаю, тебе тоже…

Я кивнул в знак согласия.

— Ей плохо, Эйдан…

— А когда было хорошо? — Я открыл глаза.

— Никогда, — согласилась Энни. — Но у меня выдался тяжелый месяц. На прошлой неделе умерла моя приемная мать, Элиза. Наверное, поэтому я согласилась навестить Кристин. И наконец набралась смелости прийти к тебе. Кроме тебя, у меня никого не осталось.

Ее голос дрогнул, и я отвел взгляд.

— Как ты узнала, где меня искать?

— От социального работника, — сказала она. — Сандры, кажется? Она сказала, что Кристин дала ей твой адрес. Вы общались?

Я озадаченно нахмурился, покачал головой, не понимая, почему мать следила за мной. Вряд ли ею руководил материнский инстинкт. После стольких-то лет.

— Вот я и подумала, может, съездим к ней вместе?

Я вспомнил о сумке в тайнике, о воображаемом гостиничном номере с мини-баром, который мне так хотелось опустошить. О том, что часы тикают, а значит, я не могу согласиться.

Потом посмотрел на сестру и кивнул:

— Когда выезжаем?

Я упал на матрас в свободной комнате и уснул, как подстреленный. Такое было уже дважды за последние сутки. Эта мысль промелькнула в мозгу последней. Под утро простыня присохла к одному из открывшихся на лице порезов. Я сгреб белье с матраса и спустился вниз в поисках стиральной машинки.

Вместо этого нашел спящую за столом сестру. Голова на сложенных руках, рядом закрытый ноутбук. На кухонной столешнице кружка с заваренным, но нетронутым чаем из пакетика. Совершенно остывшим. Сколько она так просидела?

Я прошел в кладовку, загрузил белье в машинку и поглядел в зеркало. Припухлость почти не спа́ла за ночь, только видоизменилась. Я нашел пузырек парацетамола и упаковку ибупрофена, выпил по четыре таблетки каждого лекарства, оставшиеся сунул в карман и вернулся на кухню. Энни проснулась и смотрела на закрытый ноутбук.

— Я там простыни кровью измазал, — сказал я, пробуя голос. Он звучал так, будто я говорю сквозь стиснутые зубы.

Энни обернулась, и стало понятно, что радость от встречи с давно потерянным братом несколько поутихла. Теперь я был просто чужаком, оказавшимся утром в ее доме.

— Стирать не обязательно.

Я обошел стол и сел напротив нее, чтобы ей не приходилось оборачиваться.

— Люблю уничтожать за собой улики.

Энни ничего не сказала.

— Что-то случилось?

— Знаешь, как я узнала, что ты полицейский? — спросила она.

Я понял, что она читала ночью, и кивнул:

— Увидела мою фотографию и имя в газетах. Отправила письмо в участок.

— И с тех пор гадала, получил ли ты его…

— Я его храню с тех пор.

— Почему не ответил?

— Влип в неприятности, — признался я. — И еще постыдился.

Она поглядела на закрытый ноутбук:

— Так эта история правда?

— Частично.

— Про кражу наркотиков из хранилища?

Я кивнул.

— Тебя уволили?

— Не тогда.

— А теперь?

— Да.

— А наркотики?

— Больше не употребляю, — сказал я, надеясь, что она не слышала, как пузырек с парацетамолом бренчит у меня в кармане.

— Неприятности не закончились?

— Официально я не уходил из полиции, — признался я, ненавидя звук собственного голоса. Резкий и сухой тон. — Я не всегда поступал правильно… — Сказав это, я подумал о Лиззи Мур, Тессе Кляйн, Наоми. — Иногда даже не пытался.

— Понятно. — Энни отодвинула ноутбук и посмотрела мне в глаза. — А сейчас пытаешься?