Другим выразительным свидетельством горизонтального восприятия духовного явления у хроникера служит постановка понятия «мученик» в один ряд с другими европейскими делателями.

Вместе с тем, само по себе критическое замечание говорит о том, что Антон Лаврентьевич стремится к идеалу. И пока этим идеалом ему видятся европейские ценности, ведь недаром же он ученик Степана Трофимовича.

Но есть еще один слой мировосприятия хроникера, который им во время написания романа не осознан, и поэтому дан на страницах романа намеком. Его условно можно назвать уровнем влечения. Влечение в психологии – это неосознанный мотив. Оно длится сравнительно не долго: мотив или осознается, или исчезает. Влечение хроникера носит религиозный характер: время написания хроники становится переломным моментом в жизни его души.

Этот уровень выражен через композиционный, тематический и словоупотребительный параллелизм с Евангелием от Луки. В этом смысле, показателен эпизод с эпиграфом. Рассказывая о чтении книгоношей Евангелия Степану Трофимовичу, хроникер замечает: «Софья Матвеевна знала Евангелие хорошо и тотчас отыскала от Луки то самое место, которое я и выставил эпиграфом к моей хронике» (10; 498). Ключевое место для понимания образа хроникера. Сам хроникер не присутствовал при этом событии, следовательно, знает о нем в пересказе, что, в свою очередь, указывает определенно на факт его обращения к тексту Евангелия. И, надо думать, так и появляется второй эпиграф к хронике. Переходный характер мировидения Антона Лаврентьевича подтверждается наличием двух эпиграфов. Не случайно, с этой точки зрения, Евангельский отрывок поставлен вторым – эта деталь имеет и хронологическое и сущностное значение. К первому эпиграфу – отрывку из стихотворения А. С. Пушкина «Бесы» – добавляется Евангельский. Хроникер еще не видит, что сказочно-фольклорное представление о бесах, отображенное в первом эпиграфе («домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают»), не соответствует определительному ведению нечистой силы, выраженному в Евангелии. Он еще ставит эпиграфы рядом, но сам факт дополнительности свидетельствует о творческой и духовной динамике начинающего писателя.

Зачины трех частей романа позволяют сделать вывод, что хроникер не ограничился чтением отрывка, а прочел все Евангелие от Луки: зачины каждой из частей образуют лексические и тематические параллели с важнейшими моментами Евангельского повествования.

Вот начало Евангелия от Луки: «Как уже многие начали составлять повествование о совершенно известных между нами событиях (и далее выделено мной. – С.Ш.) …» (Лк. 1: 1) А так начинается роман: «Приступая к описанию недавних и столь странных событий…» (10; 7)

Тематический параллелизм выражается мотивом предисловного рассказа: в начале св. Лука рассказывает о том, что предшествовало «событиям»; хронике, в свою очередь, предпослана биография Степана Трофимовича.

Указанные параллели и есть образно-символическое развертывание фразы «все Христы».

И здесь надо вспомнить главную идею романа: герои выдерживают искушения. Как известно, дьявол искушал человеческую природу Иисуса Христа, причем, в трех искушениях в свернутом виде содержатся все соблазны, подстерегающие человека в мире. Победой над искушениями Христос указал путь спасения – он в следовании воле Бога. Анализ образно-символического строя произведения показывает, что логика и содержание того или иного искушения входит в образы основных героев. Таким образом, выявляется, на каком фундаменте они строят свою жизнь.

В первой части центральное место занимает образ Степана Трофимовича. Уже говорилось о Евангельском тексте в связи с ним. Добавим еще примеры. В описаниях его отношений с Варварой Петровной возникает аллюзия на соответствующие места в Евангелии. «…Но он (Степан Трофимович. – С.Ш.) одного только в ней не приметил до самого конца, того, что стал наконец для нее ее сыном, ее созданием, даже, можно сказать, ее изобретением, стал плотью от плоти ее…» (10; 16) А в следующей фразе вспоминается устойчивое выражение «Явление Христа народу»: «…Вы (Степан Трофимович. – С.Ш.) еще явитесь…» (10; 23) Самая значимая параллель связана с темой женитьбы. Степану Трофимовичу нравится молодая и привлекательная Дарья Николаевна, но он не желает жениться на «чужих грехах». В богослужебном символизме Христос назван Женихом, а Церковь, состоящая из христиан, невестой. Но это стало возможным после того, как Сын Божий принял на себя чужие грехи в Крестном страдании до смерти. Очевидная аллюзия наполняет сюжет женитьбы Степана Трофимовича символизмом: герой ищет наслаждений, но носить бремена ближнего не желает. Другими словами, он не желает идти заповеданным человеку в Евангелии крестным путем. Но тогда, по логике, обнаруженной Достоевским, человек встает на путь нарушения духовных законов; на путь, на котором он не сможет победить искушений.

Содержание первой части позволяет говорить о том, что образ Степана Трофимовича выстроен в логике искушения хлебами. Когда Христос отвечает на искушение словами: «Не хлебом единым жив человек, но всяким словом Божиим», – тем самым Он восстанавливает главенство духовного над материальным. Под «словом Божиим» разумеется воля Бога, то есть человек должен отсекать свою греховную волю и искать волю Бога, что подразумевает серьезный внутренний труд. Степан Трофимович возлагает на себя высокую миссию спасения России: «Вот уж двадцать лет, как я бью в набат и зову к труду! Я отдал жизнь на этот призыв и, безумец, веровал» (10; 33). Но все дело в том, что он поставляет свою волю превыше всего. «Высшие принципы», им проповедуемые, льстят его самолюбию и не входят в противоречие с его своеволием. Герой объявляет, что «сапоги ниже Пушкина», а Рафаэль и Шекспир выше всех материальных вопросов человечества, но получается так, что он постоянно поддается искушению «хлебами». Вот его признание Варваре Петровне: «Да, я вас объедал; <…>; но объедать никогда не было высшим принципом моих поступков. Это случилось так, само собою, я не знаю как…» (10; 266)

Соседство высокого и низменного проходит красной нитью сквозь образ героя. В предложении Варвары Петровны стать воспитателем ее сына, как сказано, его привлекала идея «высшего педагога и друга» и «блистательное вознаграждение». Степан Трофимович отклоняет «тогдашнее предложение» еще и потому, что соблазняется вторым браком и гремевшей славой одного профессора. Далее, он, по словам хроникера, впадает в «гражданскую скорбь» и шампанское. А вот его реакция на мысль о том, что Варвара Петровна думает найти в нем мужа: с одной стороны, герой вспоминает об огромном состоянии вдовы Ставрогиной, с другой стороны, его останавливает ее некрасивость. Колебания в отношении Дарьи Николаевны довершают картину: перед нами духовный младенец, живущий по своим желаниям, постоянно соблазняющийся «хлебами». Не случайно, его часто называют ребенком, младенцем. Да и сам Степан Трофимович точно определяет свой духовный возраст: «Ведь я блажной ребенок, со всем эгоизмом ребенка, но без его невинности» (10; 98).

Зачин второй части содержит параллели с Евангельским повествованием у Св. Луки о начале проповеди Иисуса