никакой подкладки». Мышкин дал себе слово «непременно увидеть наших первых людей», ему «надо было видеть самому и лично убедиться». В последнем случае видение сопряжено с верой. И вот результаты видения и веры от видения: «И что ж? Я увидел людей изящных, простодушных, умных; я увидел старца, который ласкает и выслушивает мальчика, как я; вижу людей, способных понимать и прощать, людей русских и добрых, почти таких же добрых и сердечных, каких я встречал там, почти не хуже. Судите же, как радостно я был удивлен! О, позвольте мне это высказать! Я много слышал и сам очень верил, что в свете все манера, все дряхлая форма, а сущность иссякла; но ведь я сам теперь вижу, что этого быть не может у нас; это где-нибудь, а только не у нас» (8; 457).

Второй эпизод не менее выразителен: князь обманывается в Настасье Филипповне. Выяснение отношений между Мышкиным, Аглаей и Настасьей Филипповной достигает кульминации, когда последняя впадает в истерику и гонит от себя Рогожина, проклинает князя, угрожает Аглае. Повествователь отмечает нарочитость экзальтации героини: «Уйди, Рогожин, тебя не нужно!» – кричала она почти без памяти, с усилием выпуская слова из груди, с исказившимся лицом и с запекшимися губами, очевидно сама не веря ни на каплю своей фанфаронаде, но в то же самое время хоть на секунду еще желая продлить мгновение и обмануть себя. Порыв был так силен, что, может быть, она бы и умерла, так, по крайней мере, показалось князю» (8; 474). Аглая, со своей стороны, также, как сказано, смотрит на князя, как помешанная. Но князь не понимает «всей силы вызова», не видит «фанфаронады», так как смотрит на лицо Настасьи Филипповны: «Он только видел пред собой отчаянное, безумное лицо, от которого, как проговорился он Аглае, у него «пронзено навсегда сердце» (8; 474–475). Здесь буквально воспроизводится ситуация с видением картины Гольбейна: как на картине нет «оттенка необыкновенной красоты в лице» Христа, что способно поколебать веру, так и на «отчаянном, безумном» лице героини ничто не указывает на игру, «фанфаронаду», и князь уверяется в ее страдании.

Вместе с тем, своей готовностью служить идеалу герой привлекает к себе людей – они поверяют ему свои тяготы, проблемы, задушевные мысли и надеются на помощь в поисках пути обновления. Но князь не может помочь: погруженность Мышкина в свои мысли и чувства делает невозможным преодоление природного, больного и стяжание духовного, здравого; не имея опыта преодоления природного, опыта стяжания благодати, герой не может помочь и другим. Самый значительный символ финала романа – разбитая китайская ваза – указывает и на трагедию героев произведения, и на трагедию западного христианства в целом.

Разбитая ваза символизирует разбитую человеческую жизнь. Евгений Павлович укоряет князя в том, что тот «покинул и разбил» Аглаю (8; 480–481)

В свою очередь, разбитая ваза в качестве символической детали включена в мотив спасения человека.

Так, встречи князя с генералом Иволгиным и Ипполитом, последние перед их смертью, сопровождаются мотивом фарфоровой посуды: «Извинившись, князь поспешил сесть, но как-то странно робея, точно гость его был фарфоровый, а он поминутно боялся его разбить» (8; 409). Со своей стороны, Ипполит замечает князю: «Однако ж я замечаю, что вы все третируете меня как… как фарфоровую чашку…» (8; 433)

Мотив сосуда для воды как символ жизни человека возводится в романе к Магомету, который в секунды эпилептического припадка успел «обозреть все жилища Аллаховы» и подхватить падавший кувшин с водой (8; 189). Кувшин с водой, в свою очередь, восходит к ветхозаветной истории взаимоотношений Саула и Давида. Саул пытался уничтожить Давида и преследовал отряд Давида со своим войском, но дважды Бог предавал первого израильского царя в руки Давида. Во второй раз Давид с несколькими друзьями пробрался в палатку, где спал Саул в окружении своих слуг и военачальника Авенира. У изголовья спящего царя находились воткнутое в землю копье и кувшин с водой. Давид не следует совету товарищей убить копьем Саула, забирает копье и кувшин с собой, и уже днем, когда отряд Давида поднялся на гору и находился вне досягаемости войска Саулова, между Авениром и Давидом состоялся разговор: «И сказал Давил Авениру: не муж ли ты, и кто равен тебе в Израиле? Для чего же ты не бережешь господина твоего, царя? Ибо приходил некто из народа, чтобы погубить царя, господина твоего. Нехорошо ты это делаешь; жив Господь! Вы достойны смерти за то, что не бережете господина вашего, помазанника Господня. Посмотри, где копье царя и сосуд с водою, что были у изголовья его?» (1 Цар. 26: 15–16). Наряду с копьем кувшин с водой здесь указывает на сбережение человека, его спасение.

В Новом Завете кувшин с водой появляется в связи с Тайной вечерей, когда будет установлено Таинство Св. Причастия. Христос говорит ученикам, чтобы они приготовили комнату для вкушения пасхи, а комната находится в доме человека, который им встретится, и у которого будет кувшин с водой (Лк. 22: 10–11). Таким образом и здесь кувшин с водой связан с темой спасения человека, так как именно в соединении с Богом в таинстве Евхаристии и заключается спасение. В связи с этим и подхваченный Магометом падающий кувшин с водой символизирует спасение. Магомет после видения рая возвращается, чтобы спасать людей – так можно прочитать этот символ.

Но Мышкин, напротив, разбивает, не спасает, хотя всей своей жизнью преследует идею спасения людей. Катастрофой завершается жизнь Настасьи Филипповны, которая символизирует евангельскую блудницу, спасенную Христом. Катастрофа ожидает Аглаю и Рогожина, которых также тщится спасти герой.

И генерал Иволгин, и Ипполит приходят перед своей смертью к князю, чтобы решить самое важное дело своей жизни – они готовы к покаянию. Генерал заканчивает свою очередную выдуманную историю словами, якобы сказанными ему Наполеоном: «Никогда ни лгите». То есть, генерал тем самым признает то, что он прожил в мечте всю свою жизнь. В этом смысле, в образе генерала выражена духовная проблема, свойственная любому человеку. Как говорят Св. Отцы, если бы человек увидел свою душу, зараженную грехом, какая она есть на самом деле, то он бы сошел с ума. И только людям святой и праведной жизни постепенно открывается глубина греха в человеке. Поэтому святые и проводят свою жизнь в покаянии. Тот же, кто не видит глубины своего падения, тот более или менее обманывается в самооценке, то есть более или менее мечтает о себе.

И что же Мышкин? Он не может предложить ничего кроме стратегии возведения к наличной в человеке красоте. Князь