Чико кивнул. Но вставать не спешил. А медленно собрал все три стопарика, построил их в рядок. Потом налил в них до краев. Потом раздал. Потом раздал баранину. Потом опять кивнул – и они выпили. Мадам сразу закашлялась.

– Снегу! Скорей! – велел сержант.

Мадам заела снегом. Сержант подал ей руку. Мадам схватилась за нее и быстро поднялась. И улыбнулась. А потом…

Буцефал был разбужен, оседлан и взнуздан. Фляга завинчена и спрятана в суму. Мадам подсажена в седло. И они двинулись – сперва круто направо через поле, потом по перелеску, а потом опять через поле и в лес. Лес там был весьма густой и, как казалось сержанту, совершенно однообразный. Однако Мадам, и это сразу чувствовалось, довольно-таки хорошо знала тамошние места, потому что время от времени она весьма уверенно сворачивала с одной лесной дороги, точнее, тропы, на другую. Теперь, чтобы идти вровень с Мадам, Дюваль значительно прибавил шагу. Чико, едва поспевая за ними, время от времени что-то ворчал себе под нос и общий разговор уже не заводил. Вот так, в таком относительном молчании, они прошли уже немало. Лес с каждым шагом всё густел, солнце зашло, начало быстро темнеть. Чико вначале отставал шагов на пять, потом стал отставать на десять. Ну а когда отставание увеличилось до двадцати шагов, Чико не выдержал и закричал, что он так больше не может, что у него дрожат руки и ноги, а также зуб на зуб не попадает. Мадам остановила лошадь. Когда Чико подошел, он первым делом спросил:

– Сержант, а вы будете?

Сержант сказал, что нет, но и чтобы Чико тоже знал меру. Чико пообещал, что он проявит крайнюю осторожность, после чего, предварительно испросив у Мадам разрешения, залез в чересседельную суму, достал оттуда флягу и щедро к ней приложился. После чего весело сказал, что он теперь готов на всё, даже на то, чтобы еще раз выпить! И только опять приложился…

Как Мадам вдруг сказала:

– А вот теперь и я тебя, кажется, узнала! Пей, ты чего не пьешь? Господин сержант еще не запрещает. Пей, номер третий, пей, голубчик!

Но Чико уже было не до питья. Он с опаской посмотрел на Мадам и с еще большей опаской спросил:

– Какой это еще третий номер?

– А вот этого я и сама пока точно не знаю, – насмешливо ответила Мадам. – Может, не третий, а пятый. Или еще какой. Это надо было бы спросить у господина Скутерини!

– Скутерини! – явно испугался Чико. – Какой Скутерини? Я никакого Скутерини никогда не знал и знать не собираюсь!

Мадам смотрела на Чико и только улыбалась, а вот говорить ничего не говорила. И Чико тоже молчал. Тогда заговорил сержант:

– Извините, господа, но и мне тоже уже захотелось узнать, кто же такой господин Скутерини.

– Мне это неизвестно! – злобно сказал Чико.

Сержант посмотрел на Мадам. Мадам молчала. Сержант ждал. Тогда Мадам сказала:

– Чико!

Но Чико вначале убрал флягу в суму, и только потом уже посмотрел на Мадам. Мадам, улыбаясь, сказала:

– А знаешь, Чико, я могла и ошибиться. Правда?

Чико пожал плечами, отвернулся, помолчал. Потом, всё так же глядя в сторону, сказал:

– Мы, кажется, собирались куда-то идти.

– Да, это верно, – сказала Мадам. После чего потрепала Буцефала по гриве и сказала ему что-то по-русски. Буцефал сразу двинулся дальше.

И опять они какое-то время шли молча. А потом, когда Чико опять отстал шагов на двадцать, сержант вполголоса спросил:

– И всё-таки, кто же такой господин Скутерини?

– Человек, который сдал русским Витебск, – сказала Мадам. – Вот Чико и напугался, что я обвиню его в пособничестве Скутерини. – Мадам помолчала, а потом вдруг продолжила вот как: – А может, он вовсе и не Скутерини! Ведь он порой представлялся нам как господин Волков. А иногда и как Клямке. Ну а вообще, официально, он числился чиновником по особым поручениям при господине маркизе де Пасторе. Если вы такого еще не забыли.

– Это витебский гражданский губернатор? – спросил сержант.

– Так точно, – кивнула Мадам. – А господин Скутерини был при нем как наш общий знакомый Оливьер при маршале князе Московском. – Вспомнив о маршале, Мадам улыбнулась. И продолжила: – Так же, кстати, между маркизом и князем тоже можно найти много общего. Потому что если, как это мы недавно сами наблюдали, командовать арьергардом отступающей армии очень непросто… То, поверьте мне, и господину маркизу этим летом тоже досталась весьма беспокойная должность! Ведь русские так называемые летучие отряды постоянно тревожили Витебск. А несколько раз нам приходилось отстаиваться от них на самых городских форштадтах. И вообще, порой казалось, что Великая Армия и вовсе забыла о Витебске! Потому что ни с Макдональдом под Ригой, ни с Виктором в Смоленске не было никакого сообщения. А потом еще случилась эта странная болезнь, и из Витебска ушли баварцы. Шесть тысяч пехоты. Немало! Так, Чико?

– Так.

– Не отставай! Уже совсем темно, еще заблудишься! – Мадам, чтобы собраться с мыслями, потрепала Буцефала по гриве, потом продолжала: – Так вот. Они ушли, и Витебск оказался почти совсем незащищенным. Зато какие наиблагоприятнейшие слухи носились в ту пору по городу! Сразу честно скажу: мы и понятия не имели об истинном положении вещей. Но зато какое чудесное, какое восхитительное было тогда положение неистинное. Сколько оно приносило нам истинной, искренней радости! Так, например, не успели мы еще обсудить радостное известие о вступлении нашего… гм… французского авангарда в Тверь, как уже поступило сообщение о занятии Новгорода. Но даже и это не всё! Уже через какую-то неделю после известия о победе при Новгороде в городе начали поговаривать о первых стычках в окрестностях Петербурга. Поначалу это были только туманные слухи, а потом объявились и подробности: и откуда последовал главный удар, и кто первым прошествовал по Невскому проспекту, и кто брал Петропавловскую крепость, которую, как говорили, защищали англичане. Они де, эти англичане, сняли пушки со своих боевых кораблей, стоявших на Неве, однако это не спасло… Ну, и так далее. Надеюсь, вам смешно?

Дюваль и Чико промолчали. Мадам же, усмехнувшись, продолжала:

– Вот так! Такие были разговоры. А основывались они не каких-нибудь досужих сплетнях, распускаемых невесть кем, а на сугубо официальных донесениях. Доставляемых, как вы уже конечно догадались, вездесущей, как нас тогда убеждали, резидентурой вышеупомянутого господина Скутерини. А убеждали, точнее, убеждал нас маркиз Пасторе. Лично. Ну, еще бы ему было нас не убеждать! Ведь эту резидентуру он сам и организовал. Точнее, он поручил это господину Скутерини, которому он очень доверял, и всё остальное делал уже этот Скутерини. Очень ловкий малый, должна вам сказать! Поэтому нет ничего удивительного в том, что все его донесениям верили. Ведь откуда всем было всё знать?! Но что ужаснее – или смешней – всего, так это то, что и сам господин маркиз во все это верил! Во все эти россказни этого бесстыжего Скутерини и его не менее бесстыжих номеров, как он их называл. А мы им свято верили! И только когда русские внезапно появились под стенами Витебска, но на сей раз это были уже не разрозненные казачьи сотни, а целый корпус, тысячи солдат, десятки пушек… Вот только тут и раскрылась вся правда! А было это так. Господин маркиз вновь собрал у себя всех нас, своих, как он тогда сказал, наилучших и верных друзей… и чистосердечно признался, что поначалу все эти сладчайшие победные слухи, которые так будоражили нас, распространялись по его же повелению с тем, дабы успокоить вверенных ему горожан. Но, продолжал маркиз, когда впоследствии они, эти лживо-победные слухи, начали возвращаться к нему же в виде письменных донесений его же собственных резидентов… то маркиз первое время питал к ним больше сомнение… А потом он оказался в положении человека, который не может отказать себе в удовольствии узнать о том, о чем давно мечтал. И он поверил, да! И в Новгород, и даже в Петербург! И успокоился, считая, что война уже закончена. И этим всех нас ужасно подвел! Не сам, конечно, а руками или, что еще точнее, лживыми речами господина Скутерини. Он сам нам так сказал тогда, когда на той стороне Двины уже показались несметные полчища русских. Но уж зато, так дальше говорил маркиз, теперь, когда негодный Скутерини схвачен, всё сразу пойдет на лад! Однако пошло еще хуже: мост не подожгли, русские тут же захватили его и начали беспрепятственное вхождение в город, а бергцы, посчитав, что их бесстыже предали, всем скопом побросали ружья. Пуже их клял, грозил – но всё было без толку, бергцы сдались. И самого Пуже русские пленили там же, возле ратуши. А нас, статских, они похватали уже за городом, на оршанской дороге. Успел спастись только – ну да, конечно же! – только один маркиз де Пасторе, который тайно прибыл в Смоленск, был там принят императором и даже как будто обласкан. А всю вину за случившееся, я так думаю, переложили на господина Скутерини. Он же Волков. Он же Клямке. Он же русская зима. Он же нехватка фуража. И он же еще многое и многое другое. Вот так порой бывает, господа! Ну, а на это что вы скажете?