Третье письмо тоже легло в шкатулку. Время для него ещё не пришло. Ибо+ на желтоватой бумаге, зачарованной от случайного намокания или сожжения, чётко и недвусмысленно указывалось: «Прочесть только при возможной встрече с О’Ши».

* * *

— Ну, что, сын мой, как твоя многострадальная голова? Соображает?

Назарка смущённо улыбнулся.

Этот, не то чтобы пожилой монах, но и не молодой — на взгляд подростка; дюжий, но не грузный, статью более похожий на бойца, чем на святошу, недавно прибыл в аббатство святого Бенедикта для приватной беседы с архиепископом, что само по себе говорило о высоком ранге. Несмотря на уважение, оказываемое всей братией, вёл себя по-простому, нос не задирал, не зудел сквозь зубы нравоучения, как Константинопольские учителя в их медресе. Назар сам, к счастью, в мусульманскую школу так и не попал, но приятели рассказывали о тамошних строгих правилах… Брат Тук охотно трапезничал из одного котла с монастырской братией, общался с молодыми послушниками и даже дал тем несколько уроков какого-то своего особого захвата. В этих премудростях мальчишка был не силён, хоть и видел, как тренируется Али, но ловкость и умение святого человека оценил…

А сегодня утром Тук стал его духовным отцом и Учителем. Вот как. И теперь с полным основанием мог обращаться к славянскому мальчишке «Сын мой…»

Хозяйка и Али отбыли ещё вчера. Назар помахал карете, бросил вместе с Мэг и экономкой Сильвией вслед экипажу башмак — на добрую дорогу, примета такая есть… Да и пошёл в монастырь, как было условлено с Бенедиктом. Хоть епископ и предупредил, что ничего с собой брать не надо, и жить новый послушник будет на всём готовом, Мэг всунула ему порядочный узел пирожков со свежими ягодами, и залилась при том слезами. Пришлось задержаться, успокоить названую тётушку: не на войну ведь собрался, в учение, да к каким людям! О послушниках-паладинах Бенедикта ходили легенды. Конечно, Назару больше хотелось стать непобедимым воином, но и менталистом, загадочным и всесильным, тоже ничего себе представлялось… Правда, Тук потом объяснил, добродушно посмеиваясь, что даже до первой ступени мастерства придётся учиться не менее трёх лет, а уж вершинам, порой, многие всю жизнь идут. Но для чего-то надо эту жизнь проживать?

Наверное, ещё и затем прожить-то, чтоб доказать любимой рыжей хозяйке: не зря она за него всегда заступалась. Да хоть и тогда, на корабле, когда капитан Джафар велел его выдрать от души, чтоб надолго запомнил, как тайком на военное судно пробираться, но госпожа Ирис упросила — и мальчишку посекли всего ничего, больше для острастки. Он потом и зла не держал на капитана: порядок есть порядок, очень даже понятно…

Но всё время чувствовал себя каким-то лишним. Бесполезным. Ещё дома… тьфу, в Константинополе, когда хозяйка подписала ему вольную грамоту — чуть не сбежал от расстройства: подумал, что его вообще выгоняют за ненадобностью. И здесь, в Галлии, хоть все вокруг твердили, что теперь он свободный франк — что-то не особо радовался. Толку с этой свободы! Да ещё и денежку от хозяйки стал получать, вроде как за работу, хоть палец о палец не ударил — так, в саду копался, бегал по поручениям, помогал по хозяйству…

Но со вчерашнего дня всё переменилось. И началась совсем другая жизнь…

Первое, что думаешь, едва разглядев монастырские стены — ух, как красиво! Самому аббатству, говорят, более шести веков, камни в крепостных стенах могучие, как сами послушники, башни под конусными крышами высокие, без лишних прикрас, для защиты и обороны… Хоть и без резного кружева, без изразцов, как в ТопКапы, дабы изяществом поразить — но хороши иной красотой, сдержанной, строгой. Величавой. Дворы здесь широкие, просторные, с навесами, под которыми, ежели день жаркий, проводятся занятия на вольном воздухе. Неподалёку конюшни, и даже, говорят, зверинец…Эх, хозяйка всё хотела его, Назара, в медресе отдать на выучку; да какая школа с этим сравнится? Здесь даже обязательное послушание — и то интересно: в ночное лошадей выгонять, в кузне не подхвате стоять, со звонарями дежурить… Кельи просторные, светлые, пахнет в них кипарисом и ладаном. Но то для монахов, а младшим послушникам отведены общие спальни, на две дюжины отроков, чистые, с постелями и сундучками на каждого, с циновками на полу, а обувь тут оставляют у входа, чтобы грязь не таскать. И это хорошо, это Назару привычно: в османских домах все на пороге разуваются, даже султан, когда хозяина навещал, туфли скидывал…

Мальчишке всё нравилось. И соседи-послушники, хоть понимал он их с пятое на десятое, потому как новый язык не сразу давался — но пирожки с ягодами расхватали, да нахваливали, и тотчас выделили ему место и сундучок, а староста приставил к нему отрока постарше, чтобы показал всё вокруг и со здешними порядками ознакомил, да опекал на первых порах. Посмотрел Назар и учебные комнаты, почесал в затылке… Оказывается, здесь его станут обучать не только менталистике, но и франкской грамоте, и многим разным наукам, ибо ум у менталиста должен быть развитой, а невежда и недоучка рано или поздно по скудоумию свои магические таланты загубит. Не всё тут, оказывается, легко и просто, придётся и мозги над книгами сушить… Но вспомнил, как молодая хозяйка каждое утро, кроме, конечно, пятницы, святого для мусульман дня, торопилась на урок к своему эфенди, а потом подолгу сидела в его библиотеке, то записывала, то книжки мудрёные изучала… Да и после смерти хозяина — никто её больше не заставлял, а она чуть что — за книжку; или в огород свой, или травы перебирать и настои готовить… Раз уж женщина с учением справляется — ему-то стыдно будет книжную премудрость не одолеть.

Ко всему прочему, в этот же день состоялся у него серьёзный разговор с Бенедиктом.

И не в просторном архиепископском кабинете, а под широким платаном неподалёку от монастырских стен. Рядом, на лугу, забавлялись третьегодки — сперва боролись, валяли друг друга на мягкую первую травку, потом извинялись, что слишком в азарт вошли, да отчищали сутаны — от травы, от налипшей земли, и не ладонями, а как-то так делали, что грязь сама высыхала и осыпалась с одежд. Его преосвященство с ними поразмялся, засидевшись в кабинете; глядя на него, припомнил Назар, что не зря в народе шептались о рыцарском славном прошлом духовного пастыря. И мечом, и кулаком святой человек владел безупречно. Один брат Тук достойно ему противостоял, да и то через несколько минуте боя сдался. Честно, без поддавков.

Там же, в речушке, ещё не прогретой весенним солнцем, служители Церкви, не убоясь прохлады, омыли разгорячённые тела и присели в тени знаменитых бенедиктских каштанов и платанов, отдохнуть, подумать о вечном.

По малолетству и неопытности Назара, разумеется, в боевые игры никто не пригласил. А вот посмотреть дозволили: для науки, чтобы видел, чему, помимо магии, научиться можно.

Накинув поверх сутан простые плащи, дабы не протянуло обманчиво тёплым ветерком, архиепископ и его гость подсели за стол, выставленный под кроной, затянутой нежной зелёной дымкой первой листвы. Налили горячего душистого морса и себе, и пожилому прислуживающему монаху, и даже Назару. Хоть сесть последнему пока не предложили, ибо «сидящий при постижении мудрости расслабляется телом и успешно внимать не может». Пусть отрок слушает со всем усердием.