Дойдя до середины, она в волнении прервала чтение. Слова эфенди удивительным образом перекликались с тем, что творилось нынче в её душе. А ведь так и есть: сейчас, с Джафаром, либо ещё с кем-то другим — но ей предстоит решиться. Её судьба — в её руках. И от правильности выбора зависит, как сложится вся оставшаяся жизнь. Это в Османии, если муж обижает и не оказывает должного уважения, женщине достаточно пожаловаться судье — и нерадивого супруга призовут к ответу, а то и разведут, заставив выплатить бывшей благоверной достойное содержание. И не нужно спрашивать разрешения у муллы или муфтия, поскольку брак — договор между мирянами. А вот у христиан он непременно благословляется Матерью-Церковью, разводы та даёт весьма неохотно и сопрягает с такими сложностями…

Как это страшно — ошибиться. И как печально, что нет рядом мудрого наставника, который бы взглянул на Джафара, поговорил бы, сыграл с ним в шахматы, а потом, за вечерней трапезой, за пиалой жасминового чая, не торопясь, поведал бы, что он думает о капитане, каковы его наклонности, что о нём говорят во дворце и в народе, и желал ли он сам, мудрый Аслан-бей, видеть её за таким человеком? Его советы всегда бесценны, но письмо — это всего лишь добрые напутствия и предостережения, не относящиеся к конкретному мужчине…

Она не спешила с прочтением. Хотелось подольше растянуть мысленный разговор с тенью родного человека, прикоснуться к его мудрости, почувствовать заботу. Впоследствии письмо это ещё будет читано и перечитано не один раз, но этот — первый — хотелось продлить. Поэтому Ирис рассеянно обвела взглядом спальню, задержалась на объёмистых сундуках, готовых к отправке…

Не так уж много было у неё клади, когда она приехала в Марсель. Но, благодаря хлопотам герцогини Марты и Фатимы, и, разумеется, лучшей модистки города, задавшимся целью одеть гостью с Востока в самое лучшее, гардеробная в нынешнем домике Ирис оказалась заполонена нарядами. А уж когда стало ясно, что девушка будет представлена ко двору — переполох случился на весь Эстре. Пошили несколько новых платьев, причём Бланш Леро уверяла, что наконец-то утрёт нос этим лютецким модникам. Наряды одобрял сам герцог. И остался доволен.

Единственное, что вызвало его нарекание — отсутствие украшений на гостье.

— Поймите меня правильно, — вычитывал его светлость, озабоченно хмурясь. — На приёме у Генриха вы окажетесь словно под обстрелом сотен глаз, и не всегда дружелюбных. Это мы, провинциалы, — он усмехнулся, — не придаём значения условностям, а для вельмож и придворных дам появиться на людях без драгоценностей — всё равно, что голым. Не забывайте о вашем статусе. Как и о том, что первое впечатление самое важное. Поверьте, лучше их ошеломить, шокировать, но ни в коем случае не вызвать смешки.

Ирис не сомневалась, что гостеприимство герцогской четы беспредельно, ещё немного — и перед ней распахнётся семейная сокровищница. И поспешила уверить, что тревожиться не о чем. Ошеломить? Это возможно. В хранилище Эстрейского банка до сих пор поджидает небольшой клад Али-Бабы, собранный для неё заботливым Аслан-беем; вот Бомарше может подтвердить. К тому же, говорят, в Лютеции прекрасные ювелиры, будет к кому обратиться, если ей не хватит пары серёжек и диадемы под очередное платье. При дворе она не ударит в грязь лицом.

Ирис глянула из окна спальни на свой дивный садик… и залюбовалась, на несколько минут позабыв о своём занятии. Над пышными пионами гудели пчёлы; порхали бабочки, заливалась иволга, невидимая глазу. Благоухал розарий, покачивались пышные шапки хризантем… Ей так понравилось собирать на небольшом кусочке земли цветы со всех времён года!

Улыбнувшись, она вернулась к чтению. Эфенди что-то говорил о «высоком происхождении»…

«Не удивляйся, джаным. Пора, наконец, снять для всего мира покров с тайны твоего рождения. Ибо, сколько бы не твердили мудрецы и философы о прелести простоты, но, чем проще человек по происхождению и статусу, тем незащищённее он от сильных мира сего. Даже если ты выберешь образ жизни тихий и незатейливый, подобный тому, что сейчас ведёшь в нашем Константинопольском доме — у тебя, как у девушки монаршей крови, будет куда больше прав и возможностей, нежели у бывшей рабыни. Прости за горькую истину, но для большинства окружающих, ничего о тебе не знавших, там, в Европе, ты будешь никем, и даже моя тень не оградит тебя от посягательств на честь, свободу и состояние. Принцесса в изгнании, в простой крестьянской хижине, будет окружена куда большим уважением, чем бывшая одалиска в так называемом высшем обществе. Поэтому… прими это положение вещей как данность и пользуйся тем, на что имеешь право. Во втором письме ты найдёшь составленное высшими кади свидетельство о твоём рождении и признании дочерью, заверенное тугрой[1] Баязеда. Его я нашёл в заброшенных архивах твоего отца.

Дочь покойного султана и внучатая племянница нынешнего — это статус, пред которым невольно склонят головы аристократы. И он же заставит поостеречься многих из них, охотников до развлечений. Но если кто-то из них попытается тебя оскорбить — помни, что, как признанная принцесса рода Османов, ты имеешь право воззвать к Высшему Королевскому суду, и монарх не откажет тебе в разбирательстве.

Моё сердце трепещет в тревоге, маленькая джаным. Ты умна, смела и отважна, но по-прежнему доверчива. Зато я достаточно развил в тебе здравый смысл, умение анализировать и делать выводы. Надеюсь на твою светлую голову.

У тебя за плечами нелёгкий опыт жизни в Серале. Помни о нём, о склочности и коварстве гаремных гурий, об их беспринципности и жестокости, если решишь выйти замуж за мусульманина. Редко кто из наших мужчин, особенно достигший высот, ограничивается одной супругой; а ту рано или поздно оттесняют в сторону вторые и третьи жены, или просто фаворитки. Впрочем, и европейцы далеко не безупречны, разве что любовниц они держат на стороне, а не под собственной крышей… Кого Судьба преподнесёт тебе как будущего мужа — лишь будущее покажет. Посоветую одно: суди не по словам, а по поступкам. И если он говорит об одном, а делает другое — он делает то, что на самом деле для него важно.

Засим умолкаю, дитя моё. Ибо нравоучение, какими благими ни казались, при переизбытке теряют вес, а я всё ещё дорожу благоговением, с которым ты ловишь каждое моё слово. Будь счастлива, моя драгоценная, моё милое дитя, подарившее мне на склоне лет радость отцовства».

Не одна и не две светлых капли упали на бумагу, заставив расплыться некоторые буковки, прежде чем Ирис взяла себя в руки и перешла ко второму документу с пометкой: «Свидетельство». С волнением она прочла строки о «дочери, рождённой от второй любимой жены»… Оказывается, Баязед всё-таки женился на её матери, но почему-то держал это втайне. Провела пальцем по оттиску отцовской печати…

Словно тряхнуло грозовым током. Тем самым, который иногда получал в лаборатории эфенди для каких-то своих опытов.

От печати отца повеяло холодом и жаром одновременно. Перед глазами замельтешили огненные искры…

… и всё прошло. Ошеломлённая, Ирис выждала — не повторится ли нечто, затем осторожно свернула свидетельство, стараясь даже с противоположной стороны листа не касаться места с тугрой, и отложила в шкатулку с важными документами. Потом она наложит на неё заклятье отвода глаз, чтобы не только случайные воришки, но даже слуги не увидели без её особого распоряжения. И ещё подумает об этом странном происшествии.