Мистеру Брауну не было никакого дела до всяких там подавленностей, но тренеру в принципе не нравилось, когда над ним смеялись, и тем более если смеявшийся – выходец из Коннектикута. И когда директор облегчил душу за его счет, мистер Браун осерчал. Встав со стула, он гневно воззрился на мистера Бонифейса; тот все сидел, прислонясь к стене и напоминая человека, оказавшегося по другую сторону от расстрельной команды.

– По-вашему, это смешно? – взревел мистер Браун, тыча пальцем в свой правый прищуренный глаз. – Когда в глазах двоится, по-вашему, это смешно?

Он мог бы много чего добавить, но мистер Бонифейс, схватившись за ноющие ребра, взмолился:

– Прекратите… пожалуйста… мистер Браун, я вас прошу… я не выдержу… вы меня убиваете…

Мистеру Брауну ничего не оставалось, как покинуть кабинет директора в ярости и твердой решимости противиться отныне всему, что предложит мистер Бонифейс, используя любую возможность, чего бы это ему ни стоило, и эта решимость месяц спустя лишь окрепла, когда, столкнувшись с мистером Бонифейсом в коридоре, тренер заметил, как затряслись плечи директора, – не иначе, он вспомнил об инциденте с Роби. Мистер Браун был не склонен разделить его веселье. Письменное указание, полученное им от директора на следующий день после их встречи в кабинете, было кратким и недвусмысленным: “Вы продолжите обучать Майлза Роби на курсах вождения, для которых по заведенному порядку предварительная подготовка не требуется. В дальнейшем, надеюсь, вы сумеете уделять ему, как и любому другому школьнику, желающему научиться водить, полное и безраздельное внимание”.

Годом позже, когда мистер Бонифейс внезапно скончался от массивной эмболии, мистер Браун бойкотировал похороны, заметив в кругу друзей: “Ну и кто теперь смеется?” От него, кажется, ускользало то существенное обстоятельство, что сам он при этом не смеялся.

* * *

Словом, Майлзу после провального начала разрешили продолжить. Мистер Браун, впрочем, не скрывал, что доигрывать этот матч его вынудили, и он был явно разочарован тем, что до конца учебного года происшествий на занятиях более не случалось. Правда, он редко пускал Майлза за руль, разве что когда отрезок пути был абсолютно прямым, а совершать параллельную парковку Майлзу было строго запрещено. По окончании курса мистер Браун сообщил Майлзу, что тому выставят неудовлетворительную оценку, и добавил: за все те годы, что он преподает в школе вождение, ему еще ни разу не попадался столь бездарный ученик. А также выразил искреннюю надежду, что впредь Майлз будет продвигаться по жизни на своих двоих.

Мистер Бонифейс, понимая, что из всех мстительных, противных местечковых дебилов в его школе мистер Браун был самым тяжелым случаем, и получив от него табель с отметками, попросил Майлза отвезти его домой в его автомобиле. Для обоих это было очень нервной поездкой, однако они благополучно добрались до места и лишь тогда сообразили, что Майлзу придется топать через весь город обратно, после чего поменялись местами и директор подбросил ученика до дома.

– Говоришь, у тебя было мало возможностей практиковаться? – спросил мистер Бонифейс. Майлз ответил утвердительно, хотя ему было стыдно признаваться в отсутствии на данный момент машины в семье. – Мистер Браун выставил тебе неудовлетворительную оценку, – сообщил директор.

– Ну… – пожал плечами Майлз, – я же его чуть не убил.

– И тем не менее, – мистер Бонифейс словно перебирал в уме длинный перечень смягчающих обстоятельств, способных послужить к оправданию убийцы мистера Брауна, – я поговорю с ним.

С исполнением обещания он медлить не стал, в тот же день позвонив мистеру Брауну домой:

– За двадцать пять лет я ни разу не повышал отметку, поставленную преподавателем, но сейчас готов это сделать, если вы сами не повысите.

Мистеру Брауну не надо было пояснять, о ком речь.

– У паренька Роби неуд. Он меня чуть не прикончил, будь он проклят.

– Я много размышлял об этом, – с тоскливой ноткой в голосе произнес директор, – поверьте.

Мистер Браун на лету обычно не схватывал, но в данном случае расшифровал намек мгновенно:

– A-а… Ну так вам от меня никуда не деться. И мы оба знаем, что вы не имеете права менять отметку, поставленную преподавателем.

– А вы никуда не денетесь от Майлза Роби. С неудом ему придется снова пройти курс вождения. Вам такая мысль в голову не приходила?

Не приходила. До сих пор никто у мистера Брауна не оставался на второй год.

– И, откровенно говоря, многие ваши бейсболисты слабоваты в академическом плане. Будет жаль, если Джеймса Минти, к примеру, в выпускном классе сочтут неуспевающим. Вероятно, в следующем году английский у него будет вести Глэдис. Весьма вероятно.

Глэдис была женой мистера Бонифейса, и всякий раз, когда мистер Браун по глупой оплошности обращался к ней письменно, она возвращала ему листок с исправленными грамматическими ошибками.

– Я изменю оценку, – сказал мистер Браун.

– А заодно извинитесь перед Майлзом Роби.

– Ни за что, – ответил мистер Браун. – Даже за десяток таких, как Джимми Минти. Даже за тысячу.

– Послушайте, как можно ненавидеть шестнадцатилетнего мальчика? – увещевал директор. – Как может учитель ненавидеть ученика?

– И что в этом такого ужасного? – поинтересовался мистер Браун. – Вы же меня ненавидите, разве нет?

Мистер Бонифейс, как честный человек, счел этот довод убедительным.

* * *

Майлз почти расстался с надеждой сдать на права в обозримом будущем, как однажды вечером мать вернулась с работы с потрясающей новостью: миссис Уайтинг выразила желание помочь ему в качестве временного инструктора. Мало того, практиковаться она предлагала на ее новеньком “линкольне”. Майлз бы настолько ошарашен, что не смог найти предлог для отказа, хотя ему очень хотелось. Дело было не в миссис Уайтинг, в ту пору он с ней только здоровался при редких встречах; проблемой была ее дочь Синди.

Что касается взаимных симпатий, правила сближения в Имперской старшей школе были подробными и, однако, недвусмысленными – четкая последовательность действий, разработанная еще в средней школе, ряд директив, известных и внятных, словно они были вывешены на дверях учебного заведения. Если ты девочка и тебе понравился некий мальчик, ты должна обратиться к подружке с просьбой порасспросить о нем кого-то из его друзей. Этот контакт являлся первым раундом длительных сложных переговоров, причем на начальных этапах переговоры вели друзья и подружки. Допустим, друг мальчика А сообщил подруге девочки Б, что мальчик считает девочку “очень ничего” либо, в случае более сильных чувств с его стороны, “офигенной”. Люди, поднаторевшие в таких делах, знали, что продвигаться нужно не торопясь, чрезмерный ажиотаж может только застопорить процесс, и надолго. Возможно, девочка инициировала переговоры сразу с несколькими компаниями, и ни один мальчик, известный тем, что считает девочку “офигенной”, не обрадовался бы, узнав, что она числит его всего лишь “прикольным”. Друзьям-переговорщикам всякий раз аккуратно подсказывали, сколько эмоциональной валюты они могут истратить, ибо неконтролируемое расходование эмоций вело к инфляции, снижая ценность чувств с обеих сторон. Когда уровень нежных отношений, обеспечивающий комфортную зону для обоих, был наконец согласован, главным героям полагалось встретиться, чтобы совершить ритуальный обмен – колечки, куртки, фотографии, брелоки для ключей, все шло в ход – и тем самым скрепить сделку исходя из того, что посредники представили влюбленных друг другу в правильном свете.