Лаевская твердо сказала:

— Нет.

Но как раз настолько нажала, что я утвердился в своей догадке — в курсе.

— Полина Львовна, зачем вы мне все рассказали? Я б и самостоятельно дошел. Я уже дошел. Кое-что у меня не сходилось. Теперь сошлось. Что касается ваших беспочвенных обвинений в мой адрес, так они поддаются разрушению. — Я щелкнул пальцами: — Раз — и пшик, как вы выражаетесь. Через Зуселя дознались, что у него в Рябине знакомый дружок, а Рябину вы на примету взяли из моего личного дела — не раз и не два вам его Светка таскала, значит. Давненько вы с ней знакомство вели. Запасались знаниями на всякий случай. Вы письмо Диденко зачем писали собственноручно? Специально, чтоб я понял — ваша работа. Я сразу додумался. Демонстрацию мне устроили: охотитесь за мной, гоняете. Записочку Довида заставили написать, чтоб он меня в Остер вызвал. Я поддался. Поехал. Единственный раз, когда я вам поддался. Но повезло мне — не дошел я к Довиду. Поехал в Рябину. И опять в вашу ловушку чуть не попал. Вы изучили, высчитали, что я на родину поеду, если тут растеряюсь. А куда еще человеку? Чтоб и места знакомые, и все такое. Слава богу, письма вашего я тогда у Диденко не нашел. А то б сгоряча с этим письмом к вам явился и еще чего доброго придушил. А потом я успокоился. Особенно когда письмо у меня лежало в кармане. Вы его украли, а мне наплевать. Клубочек разматывался. Ниточки тянулись. И вот. Послушайте. Я беру Мирона, и он подтверждает, что украл по вашей просьбе бланк. Вы с этим письмом ездили по детдомам с покойным ныне Евсеем Гутиным в целях выявления и сбора еврейских детей. Но на практике — как еврейских, так не еврейских. Чтоб как можно больше записать в евреи путем усыновления их еврейскими родителями. Пойду по списку имеющихся детдомов. Вас вспомнят, что приезжали. И с Евсеем, и с Лилькой. В вашей преступной группе также состояли покойные ныне Малка Цвинтар, Довид Басин, живущий ныне Вениамин Штадлер, ну, само собой, Мирон и Сима, и Суньку туда же подстегнем, и Евка Воробейчик следом тоже. Тем более по фотографиям Лильки никогда не скажешь — она это или Евка. А еще известный мракобесный сионист Зусель Табачник. Его многие вспомнят, как он приходил и уговаривал брать детей. Бэлка тоже не лишняя. А что против меня? Нож ваш хваленый, которым якобы я Лильку убил? Смылили вы его, Полина Львовна. Как мыло смылили. Заодно с Довидом и Зуселем. Если там что и было — если, допустим, было, хоть ничего и не было, — так теперь нет. Таскали его туда-сюда. Теперь вот надраили до блеска. Чисто. Сами понимаете. Что скажете?

Лаевская недоуменно глядела на меня. На меня всего: от головы до ног. Охватывала взглядом. И глаза ее расширялись и сужались напеременку.

Она как смотрела на меня, так и смотрела, рукой дотянулась до кобуры, открыла ее, достала на ощупь кисет, откинула чугунную заслонку и бросила в огонь.

Уставилась туда. И не проронила ни слова.

Хотел вернуть ее на землю и сказать, что все равно золото не сгорит. Но промолчал. Какое мне дело.

Шел под дождем и подводил результат. Искал свою промашку.

Никогда я не являлся к Лильке в форме. Кроме самого первого раза — но то глубоким зимним вечером. Это раз.

Одевался всякий раз пускай с незначительными, но изменениями. Это два.

Через переднюю калитку не входил. Задолго сворачивал на зады и стучался в окно со стороны огорода. Это три.

Когда твердо в последний раз направлялся к Лильке, по улице Куличика, которая упиралась прямо в Цеткин, по другой стороне мне навстречу двигался Моисеенко в сильно нетрезвом состоянии. Жевал большую горбушку. Отковыривал корочку, как малой хлопец. Понятно, шел он от Лильки.

Я видел его в театре в спектакле «Шельменко-денщик» и по насмешливым рассказам Лильки знал, что она водит с ним близкое знакомство как с артистом.

Лиля валялась на диване. Сказала, что только сию минуту убрался Роман. Явился голоднючий, попросил есть. Лилька принципиально отказалась вставать. Он отхватил полбуханки и ушел.

Посмотрел на стол: лежало полбуханки ржаного и наверху — нож в налипших крошках.

Мне пришла в голову шальная мысль, про осуществление которой я заранее не думал и не мечтал.

Уточнил:

— Сам хлеб кромсал? Пьяный с ножом — мало что ему б стукнуло. А вдруг он не хлеб порезал, а что другое. Не боишься?

Лилька ответила равнодушно:

— Не боюсь. Буду я еще всяким пьяницам хлеб резать. А и порезал бы меня — так и слава богу. Только чтоб насмерть.

В ту секунду понял — сейчас или никогда.

Лилька поднялась на локте и спросила:

— Что мне сделать, чтоб ты сюда не ходил? Может, умереть? И сама мучаюсь, и тебя мучаю.

Я ответил, что думал:

— Умереть, Лилька. Мне нельзя. У меня жена, дочка. А ты одна. Тебе все равно жить не надо. Ты сама твердишь до посинения.

Она встала, скинула ночную сорочку, одела крепдешиновое платье в горошек, причесалась.

Потом спохватилась, что не умылась. Ополоснула лицо под рукомойником в коридорчике.

Сказала:

— Пошли. Не нужно в доме. Людям тут жить.

Я обернул рукоятку ножа бумажкой — оторвал от газеты шматок.

Лилька не видела.

Стала ко мне спиной.

Говорит:

— Ну, как ты часовых снимал, чтоб не пикнули.

Лилька подставила мне шею. От шеи много крови. Я мог запачкаться фонтаном.

Ударил ее со спины, снизу — под лопатку. Как надо.

Орудие убийства бросил возле трупа, так как на ноже оставались следы пальцев Моисеенко.

Ушел скрытно. Мог утверждать со всей ответственностью: никто меня не видел.

Но получается, видел. Лаевская видела. Может, заметила, как я пробираюсь от дома Лильки, может, в соседней комнате сидела. С нее станется, пришла и поджидала, когда я приду и в кровать с Лилькой лягу.

Но что нож я специально оставил с отпечатками Моисеенко — на это у Полины оперативных знаний не хватило. И она думала, что я свои пальчики оставил на рукоятке. Она нож сразу за мной схватила, а в милицию не сообщила. Нож вечером отнесла к Евсею. На сохранение.

Дальше разворачивалось так.

Я ждал на работе, когда поступит сообщение о трупе гражданки Воробейчик. Меня, как дознавателя, конечно, на убийство не послали б. Это дело следователя. Но я сразу как пришел — устроил крик у Свириденко, что меня затирают, а я хочу учиться дальше, дойти до следователя. А тут черт знает что творится. Следователи такие же, как я, считай, без образования, а при должности, и я у них на побегушках.

Свириденко сам заорал:

— Следователи завалены по горло, двоих арестовали, остальных трясут, меня к стенке прижимают, шьют заговор прямо на рабочем месте. Ну что им надо? Что? Гитлера им надо, чтоб успокоились, занятие себе нашли? Короче! Если что поступит — твое. Бери и проявляй себя на полную катушку. Раскроешь — учиться направим в Харьков. Учти. Я кадры ценю.