И вот ей описали, как мужа убили, а девочки — Рая, Соня и Мила убежали. Раз убежали — Полина начала искать дальше. В Остре кто-то что-то видел, а больше — слышал, посылали туда-сюда. Тогда слухи размножились — то в одном месте украинцы прятали аж десять еврейских детей, то в другом сами дети несколько лет прожили в лесу. Одним словом — легенды. Прятали — правда. Полина нашла такого хлопчика и девочку. Еще кого-то из спрятанных обнаружила. Но не своих. Наконец, по чьей-то подсказке, поехала в Янов. Там ей рассказали: действительно, трое еврейских девочек скрывались в украинской семье. Но погибли. И дети, и их спасители. Полина опросила весь Янов — и все в один голос говорили, что дети точно сгорели. На просьбы описать внешность девочек свидетели отвечали сомнительно. Их видели уже когда горела хата, в копоти и дыму. Какая может остаться внешность? Волосы сильно горели. Много волос, значит. Потому и уверены, что девочки. При жизни их если кто и видел, так теперь Полине не признался, чтоб не получился вывод: кто видел, тот и выдал.

И костей потом не было. Чистый пепел. Чистисенький. Огонь стоял до неба.

Полина от горя усвоила одно: внешности никто достоверно не наблюдал, костей не нашли. Значит, во-первых, это могут быть и другие дети. А если и ее — то есть возможность спасения. Костей не нашли.

Полина прожила в Остре несколько месяцев, без передышки ездила-ходила по селам. Никаких следов, которые ей бы хоть чуть-чуть понравились, — не нашла.

Встречалась с Цегельником — тот ей никаких утешений не добавил.

Стали возвращаться эвакуированные. Людей, которые в войну жили в Козельце в доме Файды, Полина попросила дать знать в Остер, если появятся хозяева.

И вот в Козелец вернулась Сима с сыном. В общем, состоялась встреча. Сима как могла оправдывалась, но оправдаться не могла. Нажимала она на то, что считала: в крайнем случае девочки и муж Полины останутся под немцами и как-нибудь муж найдет при них работу, а не будет мыкаться по чужим углам в неизвестном далеком краю. Тем более что на глазах пустел Козелец: много домов стояли брошенные на честном слове. У Симы муж — коммунист и начальство. Ей обязательно надо было уехать. Полина сказала только, что ее Зиновий тоже коммунист. И нечего тут говорить. Он погиб ни за что. А девочек ее хоронить на тот свет еще рано. Полина их разыщет. Только Симу не простит. С тем и уехала.

Когда демобилизовался Мирон — в конце сорок пятого, Сима ему рассказала про Полину, про ее детей и так далее. Мирон хотел ехать по старому Полининому адресу — в Среднюю Азию, и на коленях вымаливать прощение. Но жизнь закрутила. Вокруг столько обнаружилось горя — вздохнуть нельзя.

Ко всему его взяла в оборот Евка. Искала свое имущество. Он с ней ходил не только потому, что она — Евка. Он со многими ходил. Дома разграбили — тех, что в эвакуации. Кто-то и тут остался, их поубивали, мужья и сыновья с фронта возвращались — а хата занята. Или нету ее. Или голая до основания. Надо ставить людей на места. Успокаивать. Искать подход. А какой подход — полицаи и партизаны на одной улице живут домами стенка в стенку. Всех не посадишь. И мертвых не поднимешь.

А примерно через год в Козелец приехала Полина. Зашла к Мирону на работу. Спокойно сказала, что домой к нему, где Сима, ни ногой, а его ни в чем не винит. Попросила прогуляться в парк. Там изложила просьбу. По манере Мирон понял: надо исполнять во что бы то ни стало, иначе в семье настанет плохое время. Сунька узнает про свое происхождение, а с хлопцем как раз тогда наступили трудности в связи с плохой компанией.

Полина наплела такое. Партия и правительство поручили ей распределять по семьям еврейских сирот с детдомов. По еврейским семьям именно. В связи с большой потерей еврейского населения в результате изуверства фашистов. Конечно, в детских домах детям хорошо. Они ни в чем не нуждаются. Но партия и правительство решили, что еврейской нации после войны осталось мало как таковой, а в детских домах еврейские дети могут уже не записываться еврейскими. Без злого умысла, а потому что разницы нету. Все нации равны. Но тем не менее надо для отчетности, чтоб количество показывалось достаточное. Вопрос политический перед всем миром.

Мирон, конечно, смутился. Но внешне не показал. Уточнил, что требуется от него.

Полина поручила выяснить и снабдить ее адресами детских домов по Черниговской области. Всех — до самого маленького сельского. Временного или постоянного — всех подчистую. И на бланке каком-нибудь, например райисполкомовском, где Файда работал, написать ходатайственное письмо с просьбой о содействии гражданке Лаевской Полине Львовне в ее делах.

Мирон прикинул в уме, что бланк он сможет украсть, но писать письмо и ставить свою подпись — сильно слишком. В изложенную Полиной историю про задание партии и правительства Файда, конечно, не поверил. Было б задание — не нужно просить письмо из Козельца. К тому же что получается? Евреи усыновляют евреев, татары — татар, в то время как мы идем к интернационалу. Но встречно, для усыпления напора Полины, предложил: он дает чистый бланк, и Полина сама туда вписывает что хочет. И любую подпись ставит под свою ответственность.

Полина согласилась. Бланк Файда передал ей через час, в укромном месте. Полина уехала. Оставила свой новый адрес: Чернигов, Пяти Углы, дом 7.

С той минуты Мирон потерял покой. Но все оставалось тихо. И год, и другой. Файда решил, что Полина вспыхнула и погасла. Затмение прошло, жизнь дала ей что-то другое.

После того как в связи с линией партии на еврейскую нацию Файду выгнали из райисполкома и из самой партии, волнение его поднялось с новой силой. Он считал, что опасность усугубилась и неизвестно, где гуляет украденный им бланк. И неизвестно, где машет этой бумажкой Полина в состоянии, тоже неизвестно каком.

Мирон с семьей перебрался в Остер. Тут Евка Воробейчик сообщила ему, что Лилька живая-здоровая проживает в Чернигове. Сильно дружит с Лаевской. Полина живет богато, шьет на дому, Лилька работает на обувной фабрике, и все у нее есть.

Затишье было до известия о смерти Лильки.

Полина стала наезжать часто, но в остерском доме Файды не останавливалась. Забегала. Про свое партзадание молчала. Мирон не напоминал.

Однажды приехала с милиционером и кисетом. Потом — на минутку буквально заскочила, когда товарищ Цупкой ночевал в доме Мирона. Недавно. И с тех пор — ничего.

Чая нам Сима не принесла.

Я напомнил.

Мирон крикнул, чтоб жена покормила чем-нибудь.

Сима отозвалась из-за закрытой двери.

Я быстрым рывком дернул дверь на себя — Сима подслушивала.

Обратился к ней:

— Что можете добавить к сказанному, Сима Захаровна?

— Ничего, — не мне ответила. Мужу.

Я поел, лег на Сунькину кровать — поверх покрывала, сказал, что посплю.

Сима предложила мне раздеться, а если я сомневаюсь, так могу быть уверенный — постель Сунькина чистая, только вечером Сима сменила белье, а сын и не ложился.