Никитин за этот эпизод досрочно стал майором и получил еще один орден, а остальная наша группа – медали «За отвагу» (в моем случае это была уже вторая такая медаль), в том числе Глухоманюк посмертно.

Позже, в начале мая 1943-го, уже на Северо-Западном фронте, где мы испытывали «Т-34» с катковым минным тралом, туда неожиданно заехал тот самый знакомый нам всем по Керчи фотокорреспондент Витя Перескоков и по такому случаю снял нас своей «лейкой». Наши командиры тогда как раз впервые нацепили недавно введенные погоны и еще не вполне привыкли именовать друг друга «товарищи офицеры».

Никитин потом почти торжественно вручил мне эту карточку. В подписи на обороте он почему-то рекомендовал мне не забывать эпизод с хутором Еблышкино, который, видимо, глубоко запал ему в душу.

Да я и не забыл, поскольку потом таскал этот снимок с собой по всем фронтам. На нем засняты Никитин, Татьяна, старлей Капканов, сержант Зырин и я. Кстати, для Гришки Зырина это было последнее в его жизни фото, поскольку его убило осколком во время случайного авианалета, как раз в конце той командировки.

Фронтовая тетрадь старшины Потеряхина

Запись 5. Два майора, или ловля «Тигра» на живца

15 сентября 1943 года. Приднепровские леса и болота где-то между Жлобином и Гомелем. Брянский фронт. СССР.

* * *

Ты мне тут сказки не рассказывай!

Одна вредная училка

На опушке желтого осеннего леса стояло штук шесть выгоревших докрасна «Т-34». Судя по тому, что в танках было всего по одной-две пробоины (но зато основательных), побили их, скорее всего, из засады и из калибра не менее 88-мм. За последние полгода мы уже вполне сумели понять, что бронебойные и подкалиберные снаряды немецких 75-мм танковых и противотанковых пушек оставляют в железе куда более аккуратные отверстия.

У нас в этом плане был обширный опыт, поскольку все лето наша группа не вылезала с мест танковых боев под Понырями, Обоянью и Прохоровкой, обеспечивая осмотр и протоколирование наиболее характерных повреждений отечественной и вражеской бронетанковой техники. Занималось этим как ГАБТУ, так и представители КБ и танковых заводов.

Зрелище было то еще. Лично я видел, как генералы и прочие большие армейские чины собирали возле какого-нибудь особо дырявого «Т-34» конструкторов и производственников и, указуя на дырки, вопрошали – доколе? А танкостроители, выражение лиц которых было такое, словно они только что наелись говна, в ответ мямлили, что, мол, да, видим, что немецкие танки пробивают нашу броню с запредельных дистанций, да, это непорядок, да, постараемся это исправить. Вот только на вопрос «когда именно?» производственники откровенно мялись и пожимали плечами. Я-то знал, что в данном случае «ответка» займет почти год…

На высокой жухлой траве, чуть в стороне от сгоревших танков, стоял на коленках с видом тихо помешанного какой-то странный тип в стоптанных кирзовых сапогах и синевато-сером комбезе танкиста (рядом на траве лежал его танкошлем), который что-то нашептывал одними губами. Молился, что ли, комик?

При ближайшем рассмотрении у типа обнаружилось очень характерное лицо – темно-розовое, гладкое, без морщин и складок, с невыразительными губами, без бровей и ресниц и с минимумом растительности на черепе, будто эту физиономию вылепили из пластилина, тщательно выравнивая при лепке пальцами или шпателем, а потом она еще и подплавилась от тепла.

Такие лица обычно бывают у сильно обгоревших людей. Со мной в институте учился один такой, Ринат Уразов, завуч из сельской школы (интересно, где теперь та школа и тот завуч?), афганский ветеран, чей БТР под занавес той войны, где-то на Саланге, наехал на противотанковую мину или фугас. И у него было именно вот такое, страшноватое лицо, на которое свежему человеку было просто невозможно долго смотреть, а еще у него одна нога была заметно короче другой и вместо кисти правой руки была черная перчатка-протез (последствия того же подрыва). Хотя у шепчущего непонятные мантры типа руки и ноги были вполне себе на месте.

– Это что за чудик? – спросил я сопровождавшего нас сержанта-разведчика по фамилии Шарипов, когда мы отошли на расстояние, уже не позволявшее чудику нас услышать.

– А черт его знает, – ответил сержант, откинув за спину свой «ППШ» с рожковым магазином, который он до этого держал наизготовку. – Он вроде как бы не в себе. Это он так молится, но какому-то своему особенному, танковому богу…

– А что, на небе и такой есть? – заметно удивился шедший чуть впереди нас майор Никитин. Его как представителя ГАБТУ, видимо, заинтересовала эта информация о религиозных верованиях советских танкистов, но – чисто в плане спортивного интереса. Он привык относиться к подобному мракобесию со здоровым скепсисом истинно советского человека. Я же как человек из будущего (и, по понятиям моих нынешних сослуживцев, будущее это было далеко не светлым) знал, что можно легко верить и в куда большую лабуду. Телевидение, социальные сети и поповская пропаганда в сочетании с избытком в продуктах питания технической сои медленно, но верно множат количество кретинов среди населения и дают замечательную почву для любых сект и «карманных» религий. В этом смысле Никитину можно было только позавидовать – он-то до времен почтенных Муна, Рона Хаббарда и прочих «Белых братьев», скорее всего, не дожил…

– Ну, он-то считает, что есть, – пожал плечами разведчик. – Только другие в это не особо верят. Вообще он много о чем рассказывает. Например, говорит, что нынешняя война – это не просто война, а еще и какая-то там борьба добра со злом, которая происходит не только на земле, но и где-то на небе. Его этот майор из армейской разведки зачем-то с собой притащил…

– А фамилия этого хмыря, случайно, не Найденов? – уточнил я.

А то, как знать, может, именно так и рождаются разные нездоровые легенды…

– Не знаю, – честно ответил сержант.

Разведчик был прямо-таки на загляденье. Молодой, наглый, стриженный под «бокс», в сдвинутой на самую бровь пилотке. С едва-едва отросшими маленькими усиками и новеньким орденом Славы III степени на груди заправленной в камуфлированные амебообразными пятнами штаны от маскхалата гимнастерки.

Впрочем, мы с Никитиным тоже вполне себе производили впечатление своими кожаными куртками и наградами на груди. Награды дополнялись гвардейскими знаками (их нам с лета 1943 года приказали носить «для конспирации») и значками «Отличный танкист» (их в подобных нашему подразделению ГАБТУ получал любой, прослуживший там более полугода). Особое уважение у сержанта вызывали две пистолетные кобуры на моем офицерском поясном ремне – стандартная с «ТТ», на боку справа и немецкая (коричневого цвета, снятая с убитого под Вязьмой унтера из какой-то авиаполевой дивизии люфтваффе), с «Люгером» на заднице слева. Признаюсь, что две кобуры я носил исключительно для понта, но мне эту явную придурь неизменно прощали…

– А вон и ваш майор! – сказал разведчик, кивнув в сторону стоявшего у очередной группы горелых «тридцатьчетверок» коренастого плешивого офицера с очень серьезным лицом, в полевой фуражке с защитной звездочкой и напяленном поверх формы маскхалате. На груди майора болтался трофейный фотоаппарат, а плечо оттягивал немецкий автомат «МР-38/40». Вид у офицера был скучающе-озабоченный.