За пологом раздался шорох. Маг Ревинзер оглянулся через плечо, затем суетливо подобрал хлебом подливку, отправил мякиш в рот и удалился.

Я вздрогнул, попытался высвободиться, но меня держали будто два дуба-великана.

– Я могу дать вам выбор, любезный крейн, – промолвил Аджи, нахлюпав себе еще вина в кубок. – Поскольку вы были нашей марионеткой, вы заслужили этот выбор. Выберите свою смерть. Сами. Яд, веревка, меч. Что-нибудь из этого. Если вы очень захотите, мы можем растянуть вас между конями, или привязать к деревьям, или еще что-то экзотическое с вами сделать, например, закопать в землю по шею… что угодно, что будет в наших силах. Вы же знаете… а впрочем, не знаете: выбирать способ казни – давняя привилегия высокородных дворян Санкструма. Вы крейн, но я своей властью дарую вам эту привилегию. В конце концов, вы – в теле герцога, носителя древней и знатной фамилии.

Вернулся господин маг Ревинзер, лицо его изрядно побледнело.

– Ренквист с людьми – в получасе отсюда. Отряд – крупный весьма.

Таренкс Аджи вскочил, любезности кончились.

– Как пропустили?!

Ревинзер всплеснул руками:

– Войско Ренквиста прикрыто щитом. Работают сильные маги.

Я вспомнил брата Горишку. О, Ренквист умел убеждать магов хорошо и плодотворно работать, вознаграждая их грибным супчиком и прочими радостями заключенных.

Анира Най мазнула по мне взглядом и досадливо цыкнула. Таренкс Аджи подобрал кирасу и бросил взгляд куда-то мимо меня.

– Вывести его за пределы лагеря, в рощу; умертвить, вскрыв горло. Держать подвешенным за ноги до тех пор, пока не стечет вся кровь. Вся кровь! Вы поняли? Вся. До капли. Потом закопайте.

Страшно, когда тебя волокут на казнь, а ты ничего не можешь сделать. Вдвойне страшнее, когда ты знаешь, что в кармане у тебя лежит кастет, а твои палачи – дворяне, которые и мысли не имеют о том, что можно использовать не какой-то благородный стилет, а самое банальное, вульгарное даже, подлое – по их представлениям – оружие, и потому не обыскали тебя как следует. А в другом твоем кармане лежит странная веточка мертво-жизни, но как с ней обращаться – ты не имеешь представления.

Палачей было двое. Те же, что держали меня в шатре заговорщиков. Крепкие, молодые, пахнущие потом и кровью, наработавшие силу беспрестанными воинскими упражнениями, они поволокли меня в рощу, что лежала метрах в трехстах от мегалитов. Деревья сомкнулись за нами. Молодая листва, еще не потемневшая, еще липкая, сочно-салатовая, едва распустившаяся, мельтешила в глазах под порывами ветра. Меня проволокли на полянку и бросили на колени. Отсюда шум воинского лагеря доносился как слабый морской прибой.

– Ты или я? – спросил тот, что справа – рябой.

– Все равно, – ответил тот, что слева – красноносый.

– Ну, значит, я, – решил первый. Его клинок покинул ножны с вкрадчивым шелестом. – А закопаем уже вместе.

Красноносый бросил на землю два заступа.

– Мужицкий труд!

Я рыпнулся, но держали меня крепко. Кусочек мертво-жизни в кармане рейтуз молчал – а ведь обещали мне, что он поможет!

– Тиу! – настырно донеслось из ближайших кустов. – Тиу! Тиу!

Кто-то подражал певчей птице, намеренно фальшиво, я знал, что он, этот кто-то, может намного лучше… Но этого не может быть, я же сам видел…

Вслед за птичьей трелью из кустов выметнулся камень, угодивший в красноносого – я понял это, ибо он вскрикнул, а ладони его, заломившие мою руку, разжались.

Этого было достаточно, чтобы я, вывернувшись, повалился на землю, увлекая за собой рябого палача. Он рухнул рядом, звякнула о кольчугу кираса; рухнул как заправский солдат – не выпуская меч, а перед моими глазами пронесся еще один камень, я услышал вскрик. Рябой пытался подняться, но я вмазал ему по роже сапогом: один раз, потом другой, третий, пока не превратил его нос в кровавый пятак. Тогда он наконец выпустил мою руку. Я вскочил и добавил в прыжке, превращая его ряху в кровавое месиво. Вырвал меч из ослабевших пальцев, обернулся.

Шутейник выскочил на поляну и, как заправский жонглер, метал подобранные где-то камни в красноносого. Тот был ошеломлен, пятился, прикрываясь ладонью. Я ударил его сзади мечом в шею, в место над узорчатым краем кирасы, не глядя выдернул клинок и добил рябого, сунув меч под левую ключицу так, что он скрежетнул о кирасу. И подумал при этом: как бы рябой не пришелся братом Амаре, ведь не простит, лапочка…

Затем спокойно вытер меч о штаны рябого, хорошо так вытер, тщательно.

– Мастер Волк!

Я поглядел на гаера. Шея у него вращалась во все стороны, и даже, я бы сказал, несколько разболтаннее, чем нужно.

– Ты же мертв, вертишейка?

– Ой, я вас умоляю, мастер Волк… Я гаер-глумотвор, я и не таким фокусам обучен. Прикинулся дохленьким, будто шею сломал, язык вывалил, а перед этим им щелкнул, будто шейка – тресь! – и глазки выпучил… зато от меня отстали, никто даже добивать не решил, так я славно сыграл-то. Потом бросился по конским следам за вами… Что будем делать, мастер Волк?

– В Норатор, Шутейник. У нас есть… сколько у нас дней?

– Три дня, мастер Волк. У нас три дня до затмения.

– И до Норатора – двадцать миль?

– Около того.

– Успеем, как думаешь? Мне обязательно нужно прибыть за день до затмения.

– Обязательно успеем, мастер, если лошадок либо повозку раздобудем. А кто вас похитил-то? Что за птицы?

– Пошли, расскажу по дороге.

– Погодите, оберу ребяток. Вот вы все-таки крейн и не поймете никак, что покойников обирать нужно, иначе что? Правильно! – кто-то их оберет за тебя, и тогда прощайте, денежки!

– Я просто не могу себя заставить… – «Пока не могу», – мог бы я сказать. Убивать я уже научился, но мародерствовать… Впрочем, психология местных жителей совершенно иная. Для них обобрать бесхозный труп – это просто взять валяющиеся на земле деньги, не более. Моральный аспект этого действа для них прост. Никакого оскорбления мертвеца или чего-то подобного: я просто взял деньги, или сапоги, или одежду – ведь покойнику они уже не понадобятся, правда? В глазах гаера или Амары я, таким образом, выгляжу блаженным дурачком, который – сам без гроша в кармане – не подбирает бесхозные деньги. Но я пока не могу себя заставить, мешает разница в моральных установках.

– А надо, мастер Волк, надо! У нас же денег-то – ни крошки, ни крохотулечки… А как без них до Норатора быстро добраться-то? Разве что петь по трактирам – но это что? – правильно, время! А времени у нас – как и денег – ни крошки!

Я воткнул меч в землю и кивнул:

– Я научусь и этому. Я быстро учусь, Шутейник.

– Это да… Ловко вы их, ловко! Одному шею вспороли, второму острием в самое сердечко…

– Не нужно подробностей! – Я не хочу превращаться в боевика-монстра, хотя, по здешним меркам, я стану просто умелым солдатом. Никакой жестокости в убийствах – чистая прагматика: ударил в точности туда, куда надо ударить, чтобы убить сразу. И как это я так сделал, интересно? На инстинктах, видимо.