Даже консервативно настроенные граждане в большинстве своем привыкли к тому, что в США представители ЛГБТК+ живут и работают бок о бок с гетеросексуалами[366]. Более поздние тесты других исследователей показали, что идея отвращения, или неприятия, в равной степени связана с чистотой и с правыми взглядами[367]. В действительности, если внимательно отнестись к постановке вопросов, выяснится, что люди радикально левых взглядов испытывают не меньшее отвращение к происходящему вокруг, чем люди правых взглядов[368].

С этим частично связано то, как глубоко сейчас поляризована политика в большинстве стран мира. Вне зависимости от вашей самоидентификации с левыми или правыми, политическая идентичность все чаще определяется острой реакцией на все, что кажется «нечистым». Как белый мужчина, считающий, что женщины и меньшинства на каждом шагу получают льготы и послабления, вы, скорее всего, будете рассматривать такое положение дел как инфекцию, от которой необходимо излечиться. Если вы выступаете за расовое равенство и равенство полов или участвуете в кампании по защите окружающей среды, то, вероятно, будете рассматривать тех, кто с вами не согласен, и все, за что они выступают, как заразу, прыщ на лице всеобщей справедливости, который пора выдавить.

Та же логика характеризует комментарии под постом о ношении масок. Их авторы испытывали отвращение к взглядам женщины, написавшей пост, и стали выражать его способами, кажущимися отвратительными кому-то еще. Базовое, универсальное отвращение может провоцировать полярные реакции.

Что касается универсалистских и конструктивистских взглядов на эмоции, отвращение здесь выступает великим объединителем. Это поразительно, и именно поэтому я так люблю копаться в вещах, вызывающих отвращение. Само собой, в академическом смысле.

Головоломка

Влияние всех этих изысканий в сфере эмоций распространилось широко. Для начала рассмотрим их воздействие на академические исследования в ряде дисциплин. Лутц и Экман стали гигантами, на плечах которых стояли все последующие поколения исследователей в этой области. Пол Экман также изменил мир за стенами университетских аудиторий. С 1978 года Экман учит людей определять то, что он называет микровыражениями, — крошечные, почти незаметные перемены в лице, вызванные эмоциями. Он тренировал оперативников и офицеров ЦРУ, Скотленд-Ярда и Министерства внутренней безопасности США распознавать эти микровыражения. Кроме того, интересно, сколькие из вас, дорогие читатели, прежде чем взять в руки эту книгу, предполагали, что существует некий общий набор основных человеческих эмоций. Если у вас были похожие мысли, то благодаря Экману. Вы могли никогда не слышать его имени, но его труды распространились настолько, что вы воспринимаете его выводы как данность.

В то же время развитие конструктивистской мысли, возникшей под влиянием постмодерна, также принесло свои плоды. Конструктивистские идеи проложили себе путь в общественное сознание. Их сторонники любят повторять, что один размер не подходит всем. Этим взглядом мир в большой степени обязан Лутц, Мид и другим исследователям, впервые выдвинувшим гипотезу о том, что мы все не испытываем одинаковые чувства.

Что касается отвращения, оно влияет на всех нас каждый день. Мы живем в эмоциональное время. Десятилетиями в популярных научно-фантастических сериалах вроде «Звездного пути» появлялись андроиды, пытавшиеся понять эмоции, безэмоциональные вулканцы и чуткие бортовые психологи. Но движет ли отвращение нашими политическими и этическими решениями сегодня в большей степени, чем раньше? Сложно сказать. Я склонен думать, что смешение политики и современного отвращения — это нечто новое. Подозреваю, это часть пуританского мировоззрения, которое отталкивает людей друг от друга. Возмущение политическими действиями стало центральной частью многих западных культур. И я не уверен, что это к лучшему.

Однако, как продемонстрировали споры о природе отвращения, несмотря на доминирование в начале XXI века двух подходов к пониманию эмоций, существует третий путь. Чтобы я мог рассказать о нем более детально, давайте перенесемся в сегодняшний, а возможно, и завтрашний день, на передовые рубежи науки. В мир искусственного интеллекта.

Глава 15. Мечтают ли люди об электроовцах?

Итак, пришло время выяснить, что современные люди — точнее, ученые — думают об эмоциях. Хорошая новость заключается в том, что в научной литературе — как это эффектно продемонстрировал пример с отвращением в предыдущей главе — границы между теориями о врожденном и культурном происхождении эмоций постепенно стираются. Мы обязаны этим успеху исследователей, осмелившихся пойти против научной парадигмы Пола Экмана, Кэтрин Лутц и их последователей, а также провалу целой научной области — эмоциональных вычислений — и неудачным попыткам наделить машины настоящими человеческими эмоциями. В последней главе на примере этих успехов и неудач мы исследуем одну из самых стройных современных теорий эмоций. И начнем с одного из самых влиятельных бунтарей от науки — профессора Лизы Барретт.

Когда наука кажется неправильной

В конце 1980-х Лиза Барретт столкнулась с проблемой. Она проводила эксперименты, изучая, как самовосприятие влияет на эмоции, но результаты как будто совсем не соответствовали результатам ранее опубликованных работ. И так восемь раз. В то время она занимала должность аспирантки на кафедре психологии Университета Ватерлоо в Онтарио, Канада. В рамках своего исследования она проверила некоторые из хрестоматийных положений, которым ее учили. Одним из таких положений была теория самонесоответствия, о которой я говорил в контексте японского стыда (с. 163–178). По мнению Эдварда Тори Хиггинса, тревога, депрессия, страх, печаль, как и стыд, возникают из-за того, что идеальное / должное «я» человека не соответствует его актуальному «я». Чтобы проверить теорию Хиггинса в отношении стыда, Барретт достаточно было попросить участников эксперимента ответить на вопросы, которые выявили бы это несоответствие[369]. В годы, когда Барретт проводила свои эксперименты, теория несоответствия оспаривалась примерно так же часто, как то, что формула воды — Н2О. Она планировала всего лишь подтвердить гипотезы Хиггинса, чтобы в дальнейшем опираться на них при разработке собственных идей. Однако после подготовки и проведения экспериментов Барретт обнаружила, что испытуемые не чувствовали разницы между тревогой и депрессией. Ровно как между страхом и печалью[370].

Барретт задумалась, почему участники ее экспериментов испытывали эмоции, отличные от тех, о которых ей рассказывали во время учебы. Поначалу она полагала, что допустила какую-то грубую ошибку, и корила себя за неправильно поставленный эксперимент. Однако, просмотрев собранные данные, она поняла, что в исследовании не было ошибок. Проблема заключалась не в том, кто проводил тестирования, а в том, как измерялись эмоции[371]. Вскоре она нашла другие исследования — лабораторные и полевые, — которые также