Оплакали его, с честью положили на высокий костёр. Закололи,как повелось, лошадей и рабынь, устроили тризну. Насыпали над пепломпоминальный курган.

И вот тогда-то началось.

Щит к щиту дрались в том бою Круглица и Кременец. Заслонялидруг друга – и бывало, что грудью. Согласно поднимали дедовские мечи. Вот иждал князь круглицкий, князь меньший – Радонегом звали его, – что несегодня завтра кликнут в Кременец на опустевший стол… Или сына у него попросят,Радима. Не было ведь у храброго Ратши ни жён, ни детей.

Ан не позвали. Своих охотников вокняжиться сыскалось вдостатке. Без Радонега толкались – не хватало локтей. Довели дело едва не додраки. И вот на самом краю возьми да скажи боярин Вышата Добрынич поредевшейдружине: а что, братья! Уж не посадить ли нам князем Мстислава-колодезника,мужа храброго, смысленного, деловитого?

Сказал-то больше в надежде, что захотят не Мстислава, а его,Вышату. Да сам себя перехитрил. Дружина словно только того и ждала. С тем ивышли на вече: Мстислав люб! Хотим Мстислава!

А сам князь-колодезник про всё то узнал только к вечеру.Узнав же, сперва лишь отмахнулся – расшумелись тут, без вас тошно.

Троих сыновей привёз он с поля бездыханными. А последнего,Чурилу, – едва живым. Тот – хоть и вовсе был юн – рубился в сече подлесамого Ратши, возле стяга. Там и копьём в бок получил, и саблей по лицу. Чуял,не иначе, за что голову подставлял… Пошагали мимо лета и зимы, и добрались доМстислава и старые раны, и колодезная хворь. Согнули дугой широкую спину, далив руку костыль… Дружина в поле ехать хочет, травить выжлецами прыскучего зверя– а князь-то из гридницы до полатей еле-еле ползет. Кого за себя послать, еслине сына? Вот так, помалу, и стал Чурила при живом отце – князем.

Кое-кто из старых бояр, а всех пуще Вышата Добрынич, ворчална обоих денно и нощно, без отдыху. Не нравились порядки, заведённые старымкнязем, а молодым – и того более. Но тем дела было мало. Другой камень сидел всапоге… Не забыл обиды князь круглицкий, князь младший. Не признал над собоюколодезника, затаил великое зло. А въехали во двор могильные сани – подучилсына Радима. А уж у Радима норов был, в речку бросить – пересохнет…

Однако жили.

И древний дуб над городом стоял молодой и зелёный. Толькоодна из его вершин, та, что повыше, приуныла, помятая бурей, не хотела большерасти. Зато вторая гордо курчавилась тёмной листвой, тянулась, догоняя старшую,к солнцу.

А о том, что в Кременце и в Круглице княжили когда-то родныебратья, вспоминали нынче всё реже и реже.

Вышата Добрынич возвращался с совета домой. Легко бежал подним жеребец, смотрел огненными глазами, катал во рту железное грызло, бренчалхазарскими серебряными решмами на ременной сбруе. Хрустела под копытамиореховая скорлупа.

Только на коне Вышата ещё чувствовал себя молодым.Отяжелело, утратило гибкость постаревшее тело, одно благо, что сохранилопрежнюю силу… Не пройдёшь теперь, не пролетишь по улице, как бывало, не касаясьбревенчатой мостовой. Хрустят старые косточки, гребут пыль когда-то лёгкиеноги. Хочешь не хочешь – полезешь в седло.

Но зато ездил Вышата мало кому не на зависть. Виселиотпущенные поводья, одна рука небрежно упиралась в бедро. Поди проследи, когдауправляет конём!

Мелькали мимо заборы, проплывали дома. Между крышамивозникал другой берег Медведицы, и Вышата сдвигал недовольные брови. Раньше натот берег приходили олени, выскакивали угрюмые вепри. Теперь оттуда доносилсядружный стук топоров. Урмане, чтоб им пусто, уже навели частокол и теперьвозводили за ним три диковинных дома, длинных, с выпуклыми боками, наподобиеопрокинутых лодий… Вокруг недостроенных жилищ толпились палатки, и только одностроение было полностью завершено: большой корабельный сарай, стоявший недалекоот воды. Ну и народ – не о людях первая забота, о кораблях!

Спокойно видеть находников Вышата не мог. И глянул-то вродевсего один раз, а приятные мысли, что мыши, разом побежали прочь. Даже о том,как славно рубил нынче в его, Вышаты, руках тот новый меч. Хитёр окаянныйМстиславич, ох, хитёр, а того пуще смел и умён!

Будто вчера это было… До сих пор стоголосо шумело в ушах убоярина многолюдное вече, собравшееся перед княжеским Новым двором. Полторысотни урман – это не кузнец Людота, ими просто так на дружинном совете нераспорядишься – пустить, не пустить… Не князь владеет землей-кормилицей, город.И уж как скажет Господин Кременец – так тому и быть!

Умно вел себя Чурила… Дай волю, небось полгорода раздарил быиноземцам. А поди ж ты, ни слова не замолвил за урман, рассказал только, какчто было, и всё! Даже девку свою, лапотницу конопатую, не втащил на помост. Азачем? И так все ведают, как и откуда. Зато раздерутся потом, никто не скажет:насоветовал князь!

Вышата даже заёрзал в седле, без дела звякнул плёткой надмохнатым ухом коня.

Похвалить, что ли, заодно ещё и урман? Небось не рвалирубах, в грудь себя не колотили. Пришли на вече, словно кто звал. Ножныремешками позавязали. Оно и видать мирных людей, если уж дома усидеть несумели!

Конь чувствовал, как распирало седока, и бежал всёбыстрее, – пришлось придержать. А и пуститься бы во весь опор, отвестидушу в отчаянной скачке, да кто поймет! Совсем, скажут, одурел старый боярин.Опять, знать, не поладил с батюшкой князем!

А как с ним поладишь, с проклятым, если он, смердье племя,куда ни плюнь, всё по-своему ставит? Вот и в тот раз: и не просил ни о чёмвроде, а вышло по его. Как ни кричал Вышатин Верхний конец, не ум победил навече, вредоумие: дали-таки урманам землю на другом берегу…

И те не дотерпели даже до вечера. Тут же сели в свой чёрныйкорабль, отгребли повыше, помолились по-своему, да и пустили в реку деревянныхБогов – пусть, значит, указывают, где строиться. Тащила-тащила Медведица чужихистуканов, да так и не совладала. Куда ей, бедной, против Богов! А те, понятноедело, не продешевили. Выбрали местечко получше, сухое да ровное, прямо противгорода, единственное место на том берегу, куда не добиралось половодье…

Тьфу!

Любуйся теперь, люд кременецкий, неоглядчивый, как растётчерез речку лютое осиное гнездо. Загудит, зажалит – спохватишься, попомнишьбоярина Вышату, да и не было бы поздно!

Всего и радости, что там, подале, за лесом, – Круглица.Вот и пусть ездит теперь Радко-князь в Кременец мимо урман.

Задумался Вышата Добрынич, засмотрелся вдаль, пихнул конёмнеуворотливого пешехода. Обернулся взглянуть, сбил или не сбил, и тихоругнулся, увидев урманина.

Светлоголовый парнишка сидел под забором, придерживая плечо,и смотрел на боярина глазами неистовой северной синевы. На губе и щекахпроступал лёгкий бесцветный пух.

Боярин сердито дёрнул поводья, толкнул жеребца коленями,поехал дальше. А Видга поднялся на ноги и долго провожал его взглядом, украдкойпотирая ушиб. Знал бы Вышата, о чём ему думалось, – не иначе, вернулся быи всыпал молокососу ещё. Ибо Видга думал, простить гардскому ярлу обиду или непростить. Дело ли, чтобы викинга прилюдно валяли в пыли?