В окна гридницы заглядывало раннее утро.

– Поди, Людота коваль, – позвал Чуриланегромко. – Сказывай.

Только тут заметили вошедшего с князем. Робея, вышел он насередину – лохматый, невзрачный, одетый в обноски. Отвесил поклон совету дакнязю. Глянул на Чурилу и оробел ещё больше. Не тот Мстиславич стоял перед ним,совсем не тот, с которым, довольные, кончив работу, из одного ковша пили ониквас в лесной мастерской…

Жёсткие, властные, незнакомые глаза были у князя.

Вовсе пал духом коваль. Вцепился в принесённый с собоюсвёрток и заговорил – сбивчиво, глотая слова. О том, как немилостивый князькруглицкий Радим Радонежич ни за что ни про что засадил его в поруб. Как он,Людота, из того поруба сбежал и вот притек к ним в Кременец искать правого судаи защиты…

Говорить красно Людота не умел. И наконец умолк, совсемпогибнув под недружелюбными взглядами бояр.

Его пальцы беспокойно теребили свёрток. И можно былозаметить, что в рогоже пряталось нечто длинное, острое, тяжёлое.

Вновь поднялся Чурила. Прошёлся по гриднице, встал подлекузнеца.

– Что скажете, дружино?

Бояре зашевелились.

Прищуренные глаза князя обежали два ряда хорошо знакомых емулиц. Вот молодые ребята, дети славных бойцов. Им что! Скажет князь оставитьЛюдоту, и никакому Радиму больше его не видать. Освищут с забрала, с тем иуйдёт. А не уйдёт – за Людоту, не за Людоту, всё равно круглицких бить…

А вот старики, посечённые в битвах, ещё вместе с Мстиславомзнавшие голод и холод. Старые глаза смотрят дальше молодых. Худо-бедно, пускайна ножах, а всё ныне с Круглицей мир. Как нарушить? Полягут вои, а тут хазары?Или, того хуже, опять урман по реке нанесёт.

Гридница разноречиво жужжала. Разглядывали кузнеца.Большинство с простым любопытством, но иные и неприязненно: сыскался, вишь…

Хмурился, упирал руки в колени Вышата Добрынич, первый вгороде богатей. Блестели на перстах разноцветные жуковинья. Было дело – сушил красавецВышата влюбчивые девичьи сердца. Ныне же в тёмных кудрях переливается пушистаяседина, а гордая голова сидит на плечах несколько набок. Не увернулся от саблихозарина, не уберёг белой шеи, вот её и скривило.

Ему первое слово. А то, что он, если б только мог, утопил быЧурилу Мстиславича в речке, – это уж разговор иной.

– Как мыслишь, Добрынич? – спросил молодой князь.

Вышата не торопясь встал. Оправил серебряный пояс, двинулсильными плечами под расшитой рубахой, положил руки на гладкую палку.

– Мыслю, зазря в поруб не садят! – сердитопрогудел его голос. – Чего уж он тебе, князь, наговорил, я того не слыхал,только думаю, что надобно бы тебе не сюда его вести да нас ни свет ни заряподнимать, а за ворота да в шею! И пусть что хочет Радим, то и творит! Своихполно татей да волочуг…

– А у нас и Любим есть свет Вышатич, – дерзкозапустил из дальнего угла весёлый молодой голос.

Вышата побагровел, стукнул палкой, оглянулся.

– Цыц! – с места обрезал говорившего седоусыйМстислав. – Спросят тебя, петуха, тогда и кукарекать станешь…

Насмешник виновато пробормотал что-то и смолк, а Вышатаразгневанно сел.

Людота в отчаянии глядел на князя. Но лицо Чурилы никакихчувств не отражало.

– Ещё кто что скажет, смысленые мужи? – спросил онспокойно.

Возле двери мелькнула русая голова. Поднялся Малк Военежич.Не было у него ни прославленных щуров, ни громкого богатства, ни высоких палат.Но Малка в городе любили и слушали охотно.

Он кашлянул, расставил кривоватые ноги, улыбнулся и сказал:

– Что же ты, Вышата, татем на доброго человека? Радимане знаешь? Он и нам с тобой чубы пооборвёт, не задумается.

Малк взял себя за вихор, и над лавками пролетел лёгкийсмешок. А боярин продолжал:

– По мне, так пусть бы и остался, какое дело великое.Наедет Радим не наедет, так ведь на то и у нас князь сидит, и у них…

Малк сел.

– Блоха блохи не заест, – проворчал кто-тонеподалёку от Вышаты. Его кончанский, подпевала верный. Князь, впрочем, и ухомне повёл.

– Ещё кто, дружина?

Кто-то пожелал прогнать Людоту, кто-то – защитить. Чурилаходил по палате туда и сюда, слушал. Несчастный кузнец то бледнел, то краснел.И те и другие голоса звучали одинаково громко.

Наконец сказали своё слово все, кто хотел. Князь остановилсяпрямо против Вышаты и сказал:

– Стало быть, если по-твоему, Добрынич…

– Взашей! – ответил боярин. Он ещё не забыл обиды.Чурила кивнул ему и неожиданно спросил:

– А при тебе ли, Добрынич, твой меч?

Вышата на миг даже растерялся. Но потом ответил с вызовом,поднимаясь на ноги:

– А при мне, княже, и могу показать!

Чурила заложил руки за спину. Проговорил миролюбиво:

– А покажи.

Куда клонил треклятый колодезников сын, боярин понятьпо-прежнему не мог. Но меч вылетел из его ножен с готовностью: смотри, князь,смотрите, добрые люди! Он поднял его в вытянутой руке, чтобы все могли видеть –эта рука ещё не дрожала. Да и на меч стоило поглядеть. Сколько лет сопровождалон боярина – закалённый спутник в боях, длинный, тяжёлый, с бороздчатым лезвиеми плавно закругленным концом… Позолоченная крестовина горела в солнечном луче.

Чурила обернулся к кузнецу:

– А теперь ты покажи, что принёс.

Людота вздрогнул, непонимающе вскинул на него глаза. Но тутже спохватился, торопливо завозился со свёртком. Мигом упала под ноги рванаятряпка, что-то блеснуло… и в руках беглеца засветилась благородная наготаклинка.

Плетёная сталь переливалась серым атласом, точно шкураухоженного скакуна. Возле рукояти, вбитые в металл, проступали буквицы:

ЛЮДОТА КОВАЛЬ

Из конца в конец по гриднице прокатился сдержанный гул.

– Держи как держишь, боярин! – сказал ЧурилаВышате. – А ты, круглицкий, – стукни-ка… да покрепче!

Людота испуганно отшатнулся, замахал на него свободнойрукой:

– Да что ты, княже, помилуй!

Чурила забрал у него меч, велел отойти. Именитые муживскакивали с лавок, обступали их с Вышатой кольцом.

– Держишь, Добрынич?

Меч свистнул в коротком сильном размахе. Нестерпимо отдалсяв бревенчатых стенах звенящий удар. И на пол, выложенный квадратиками бересты,с тяжёлым стуком рухнули осколки.

В руках у Вышаты остался обрубок не больше ладони длиной.

Одной грудью ахнула дружина. Стали смотреть меч кузнеца. Онблестел как ни в чём не бывало.