– Говорите!

– Мне кажется, предыдущий оратор очень верно определил нашу главную общую беду. Это даже не плохие дороги и ветхая канализация, а равнодушие и гражданская апатия. Вы согласны с этим?

– Д-да… – промямлил Харитон Ильич.

– Насколько я знаю, только ваша программа ставит эту проблему во главу угла. Только вы заявили о своем намерении кардинально изменить отношение славинцев к себе и своему городу.

– Да! – уже более уверенно ответил Харитон Ильич и улыбнулся в усы. – Совершенно верно.

– Спасибо вам, Харитон Ильич! – с задушевной искренностью сказал голос Голомёдова. – Спасибо за неравнодушие. Спасибо за ваше корректное поведение во время предвыборной кампании. От всех славинцев. Мы очень устали от грязи, которую льют друг на друга кандидаты в последнее время. Сегодняшние дебаты, кстати, не исключение. Приятно видеть, что хотя бы один человек оказался выше этого.

– Ну, что вы… – Харитон Ильич скромно потупился. – Это моя обязанность перед людьми, ядрен-ба…

– Спасибо вам за заботу о нашей истории! – воодушевленно перебил голос. – Возможно, до выборов вы услышите немало обвинений в свой адрес. В том числе, и на этой встрече. Наше пожелание – оставайтесь и в дальнейшем выше всех этих беспочвенных упреков и клеветы!

В студии зазвучали короткие гудки. Харитон Ильич важно распушил пальцами усы и обвел конкурентов высокомерным взглядом. Дебаты продолжились и довольно бурно. Но, увы, заразившись сварливостью во время перебранки с дядей Пёдыром, кандидаты так и не нашли в себе сил говорить веско и по существу. А потому дебаты плавно перетекли в затяжную склоку сродни базарной перебранки, которая нередко вызывает у праздного прохожего нездоровое любопытство, но никогда – сочувствия и уважения.

К чести Харитона Ильича стоит отметить, что установку Голомёдова быть выше происходящего он выполнил на все сто процентов. Он искоса смотрел на ссорящихся, изредка с сожалением покачивал головой, а иногда прикрывал глаза, словно ему было невыразимо стыдно за своих оппонентов.

Уже за полночь Кирилл, Василий и дядя Пёдыр, все еще не снявший костюм, но уже украсивший его жирными пятнами неясного происхождения, в очередной раз сдвинули кружки.

– Удачный денек! – хмельно пробормотал Раздайбедин. – Мецената за жабры взяли, кандидатам по рейтингу стукнули! Теперь только памятник где-нибудь найти и место под него!

– Найдешь? – с сомнением прищурил один глаз Голомёдов.

– За брыковские деньги – найду! – счастливо засмеялся Василий.

– Если не найдешь, я тебе идейку подкину… – хмельно и как-то отрешенно пробормотал Голомёдов.

Глаза Кирилла слипались. Перед ними плыли то важная мина Харитона Ильича, то ядреные зубы дикторши Белоконь, то резиновые сапоги дяди Пёдыра. На секунду выдернул его сна странный диалог:

– А чего – и правда по телевизору покажут?

– Угу…

– Даже после, как я на их ругнулся?

– Угу…

– Чевой-то я это…

– Боишься?

– С чего б мне бояться? Так, мандражирую малость! Вдруг мамка заругает?!

– А ты не мандражируй.

– А ты налей, чтоб не мандражировал!!!

– С «газом»?

– А то!

Но Кирилл уже не мог понять – снится ему этот разговор, или он происходит на самом деле.

Василий лежал на золотистом песке под горячим тропическим солнцем, и с удовольствием подставляя лучам свою блаженную физиономию. Он угадывал яркий раскаленный диск даже сквозь закрытые веки. Где-то совсем рядом мерно гудел и ворочал прибрежные валуны мощный океанический прибой.

Времени вокруг не было. Была бездна, из которой можно было черпать, сколько душе угодно. Спешка и суета теряли всякий смысл. Единственное, что немного мешало единению со Вселенной – дихлофосное послевкусие на языке.

– Что ж это мы снова к бабке ходили, или дядя Пёдыр с собой пузырек «с газом» принес? – проползла по окраине сознания ленивая мысль. Она была зеленоватого цвета. Немного погодя, следом за ней голубым шаром прокатилась еще одна мысль:

– А почему не слышно чаек? Это потому что я загораю в одежде?

Какое-то время в голове снова было пусто и приятно, но затем обе мысли вернулись, переплетясь в какой-то безобразно пятнистый ком, отдававший дихлофосом:

– Если теледебаты, дядя Пёдыр и пузырек «с газом», то почему – океан?!

Она была настолько бесформенной и пугающе неуклюжей, что Василий вздрогнул и заставил себя открыть глаза. Тут же он пережил стремительное путешествие во времени и пространстве, заплатив за него ноющей болью в левом виске: теперь Василий лежал уже не на золотистом пляже, а в продавленном гостиничном кресле. Солнечный диск превратился в лампу торшера. Электрические лучи из-под абажура падали на лицо Раздайбедина, слепя глаза, а так же частично освещали журнальный столик со следами недавнего пиршества. Откуда-то из-за спины, из-за пределов светового круга доносился мерный храп дяди Пёдыра, который по своей силе и неукротимости вполне мог соперничать с океанской волной.

Василий втайне позавидовал подобной мощи и, памятуя о том, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, обернулся за спинку кресла – к источнику этих чрезвычайных звуков. Но он ничего не увидел. Темнота в этой части комнаты была угольно-черной. Раздайбедин помассировал ноющий висок, пожал плечами и развернулся к столу. Он окинул взглядом пространство перед собой и удивлено открыл рот: там, куда не доставали лучи электрического солнца, неясно угадывалась хрупкая фигура девушки в дымчатой шали, накинутой на плечи.

– Елизавета? – радостно воскликнул Василий, но тут же осекся – в ночи его голос прозвучал резко и неожиданно громко, не смотря на океанический храп лже-кандидата.

– Елизавета! Вы здесь! – Василий перешел на заговорщицкий шепот. Он вдруг почувствовал, как внутри него разливается необычайное тепло. Это никак не было связано с приемом крепких напитков или воображаемым тропическим солнцем. Раздайбедин улыбнулся широко и счастливо. В то же время куда-то под лопатку осторожно, будто пробуя свои силы, кольнуло чувство неясной вины.

Ответный шепот Елизаветы прозвучал смущенно:

– Но ведь вы… Некоторым образом, сами… Сами меня пригласили…

– Я? – удивился Василий и тут же сделал непроницаемо уверенное лицо: – Да, само собой! Я пригласил…

Повисла пауза, заполняемая лишь богатырским храпом дяди Пёдыра.

– Вы говорили что-то о расстрелянном памятнике… – наконец, робко напомнила Елизавета.

– Я? – удивился Василий во второй раз, но мужественно кивнул головой. – Да, памятник! Его расстреляли! Представляете? Монумента нет, а он нужен нам просто позарез!