— Я ценюскромность в молодежи. Не люблю бахвальства, — продолжал Феррари. —Но я пригласил вас в Маранелло, конечно же, не по этой причине. Нет, никак непо этой, — добавил он, покачивая головой. — Я, как и любойконструктор гоночных машин, люблю находить пилотов, достойных меня и моих«болидов». В этом я похож на Чаплина. Вы меня понимаете? Я создал себя самого иокружающий меня мир по своему образу и подобию. Когда я выпускаю новуюспортивную машину, то немедленно начинаю искать пилота, который смог бы игратьна ней, как на скрипке. Поэтому должен сразу же предупредить вас: в тот самыймомент, когда гонщик вступает в команду Феррари, мы с ним заключаем нечто вродебрачного договора, и этот договор предусматривает совместное владениеимуществом из расчета пятьдесят на пятьдесят. Если бы у меня не былопревосходных гонщиков, я ничего не сумел бы создать. С другой стороны, хорошийпилот может проявить свои лучшие качества, только если работает со мной. Видители, синьор Вернати, я утверждаю, что автомобиль — это сумма технологии, вершинаинженерной мысли, но если за рулем сидит идиот, все усилия, ушедшие на егосоздание, можно считать потраченными впустую.

— Вы оченьясно выразились, командор, — улыбнулся Мистраль, припоминая множествоанекдотов, окружавших имя великого чудака.

— Давайтевернемся на грешную землю. К нам с вами, синьор Вернати. Мое предложениетаково: вы становитесь членом моей команды. Поверьте, вы никогда об этом непожалеете.

Мистраль вспомнило рукопожатии, которым обменялся с Джонни Грэем при заключении договора, хотяфактически еще ничего не было подписано: он только собирался съездить в Англию.Участвовать в гонках на «Феррари» — это была золотая мечта любого пилота.

Старик преподносилему уникальную возможность на серебряном блюде. Ему хотелось биться головой обстену, настолько невыносимо было разрываться между желанием принять заманчивоепредложение и намерением сдержать слово, данное англичанам. Он не решалсязаговорить, и Феррари, нахмурившись, взглянул на него с подозрением.

— В чем дело,Вернати? Можно подумать, я вам сделал непристойное предложение, —пробормотал он сквозь зубы.

— Вашепредложение даже слишком заманчиво, — отозвался Мистраль.

— Невеста неможет быть слишком хороша. Говорите прямо, молодой человек, — Феррариначал не на шутку сердиться. — Я предпочитаю самую горькую правду самойсладкой лжи.

— Я связансловом с командой «О'Доннелл», — выпалил Мистраль на одном дыхании.

Старик смерил егодолгим испытующим взглядом:

— Толькословом или подписью? — спросил он.

— Для менярукопожатие равносильно подписи, — отрезал молодой человек.

В маленьком залевоцарилось тяжелое молчание. Ренцо Карони переводил взгляд с великого старикана молодого гонщика, все более утверждаясь в мысли, что эти двое созданы, чтобыидти по жизни рука об руку.

— Мне безумнохочется вытолкать вас отсюда к чертовой матери, — взорвался Феррари и тутже поспешил добавить: — Но я этого не сделаю. Такая верность слову заставляетменя думать, что я не ошибся на ваш счет. Вы действительно молодец. Жаль, чтонам не суждено работать вместе, но больше всего я жалею вас. «О'Доннелл»никогда не доставит вам такого удовлетворения, какое вы могли бы получить отезды на «Феррари», — изрек он, поднимаясь на ноги. Директор «конюшни» тутже поспешил последовать его примеру.

— Я оченьнадеюсь, что вы ошибаетесь, командор. Но пока я могу лишь заверить вас, чтознакомство с вами доставило мне огромное удовольствие, — сказал Мистраль ствердостью в голосе.

— Я никогдане ошибаюсь. И черта с два я вас выпущу отсюда просто так. Не надейтесь! Сейчася вам покажу завод. Пусть вас помучит сознание упущенной возможности, —улыбаясь, заключил Феррари.

Пока они выходилииз зала, Мистраль с напускной небрежностью заметил:

— Какаяудивительная красавица сопровождала сегодня вашего клиента.

— Да уж,лакомый кусочек. И не болтлива: ни слова лишнего! Мы два часа провели вместе,так она и голоса не подала ни разу. Кроме «Здравствуйте», я ничего от нее неуслышал, — заметил Феррари.

— Вы знаете,кто она?

— Конечно.Она загадочная женщина. Таинственная незнакомка. Вот уже четыре года она сПетером Штраусом, но никто о ней ничего не знает.

Мария узнала его спервого взгляда, и ее сердце учащенно забилось. За четыре года Мистральсовершенно не изменился, в то время как она, по крайней мере внешне, сталанеузнаваемой: из деревенской девочки превратилась в элегантную светскуюженщину. А он так и остался мальчишкой с непокорным хохолком волос на макушке,ну, может, немного возмужал и похорошел, но сохранил прежнее выражениеобаятельной бестии. И становился настоящим героем в мире автомобильного спорта.

Она пристальноследила за его карьерой гонщика. В эти самые дни она увидела опубликованную водном журнале фотографию Мистраля в обществе хорошенькой английскойжурналистки. Фото было сделано «скрытой камерой» в Биаррице при помощи мощноготелеобъектива, заставшего парочку в явно любовной позе на бровке бассейна приотеле «Пале».

Мария обращалавзгляд в прошлое, но выплывавшие из него воспоминания не всегда были ясноразличимыми. Одного только Мистраля она помнила совершенно отчетливо.

Пройдя почти рядомс ним у выхода из конторы завода в Маранелло, Мария ощутила устремленный на неепристальный взгляд Мистраля, и ей стало не по себе. Словно ища защиты, онавзяла под руку Петера Штрауса и вновь пошла вперед.

Чуткий к малейшимизменениям в настроении Марии, Петер заметил, что с ней происходит нечтонеобычное.

— Что-то нетак? — заботливо спросил он, пока они садились в машину.

— Все вполном порядке, — ответила она, стараясь успокоиться.

Петер бережно, судивительной для такого великана деликатностью, снял с нее солнцезащитные очкии заглянул ей в глаза.

— Девочкамоя, что происходит? — спросил он с отеческим участием.

Мария сделалаполупризнание:

— Призракипрошлого.

Петер обнял ее заплечи, приписывая внезапную перемену в ее настроении мрачной туче, укрывшейнепроницаемой завесой страшный эпизод пережитого ею насилия. Он знал, что еедушевное равновесие полностью не восстановится до тех пор, пока не развеетсяэта черная туча.

Мария искреннеценила терпеливые и настойчивые попытки Петера Штрауса вывести ее из состояниясамоизоляции, в котором она укрылась от мира. Понадобилось много месяцев, чтобыубедить ее вновь взглянуть в лицо жизни. Она доверилась этому доброму человекуне по собственному выбору, а как раз наоборот, потому что выбирать неприходилось. Так потерпевший крушение хватается за любой обломок, лишь бывыплыть.