Старательная копия сразу же потеряла смысл: всего лишьнатуралистически изображенные членистоногие класса паукообразных.

— Ну? — выдохнул Херри-бой, пристально следя замоими манипуляциями.

— Ваш чертов художник, он действительно гений, —сквозь зубы процедила я. Херри-бой самодовольно улыбнулся.

Мои собственные скорпионьи хвосты выглядели отталкивающе, вних не было очарования расплаты за порок, и я решила избавиться от особенновопиющих натуралистических деталей. Подавив в себе страсть к художественнойкопии, я взяла новый лист бумаги. Он совсем не хотел, чтобы его повторяли,Лукас Устрица, он разогнал всех своих учеников. Но он не знал, что уже посленего будет барокко, рококо и классицизм. Он понятия не имел о модернизме ипостмодернизме…

Поэтому — никаких излишеств и никакой отсебятины.

Я схематично нарисовала все те же скорпионьи хвосты — теперьэто были совершенно простые линии: несколько штрихов, которые неожиданносложились в некое подобие вензеля. Я упростила схему еще раз, отбросив, как мнепоказалось, ненужные движения. Вверх-вниз, вперед-назад, вправо-влево. И кружокпосередине — вместо изогнувшегося дугой и готового ужалить хвоста.

Нет, это были не буквы — это было их слабое подобие. Явыбрала наиболее характерные, наиболее похожие на буквы штрихи. Посленескольких неудачных комбинаций они сложились в совершенно бессмысленное слово.

TOLLE.

Я скомкала листок и отбросила его в сторону. Энтузиазмпокинул меня, а наивные усилия найти то, чего нет, казались теперь смешными.

— Ну что, Катрин? — осторожно спросил Херри-бой.

— Ничего. Мне показалось… Но я ошиблась, Херри.Поддалась массовому психозу. Вы сами виноваты.

Херри-бой взял смятый листок, аккуратно расправил его ипринялся рассматривать. Слишком долго он в него пялился — так показалосьмне, — слишком долго, чтобы не решить загадку.

— Вы… — голос его прервался, и он посмотрел наменя. — Вы сделали это, Катрин. Вы разгадали то, над чем я бился всепоследнее время.

В невидящих глазах Херри-боя стояли слезы, он страшнопобледнел — совсем как папа, бичуемый хвостами.

— Вы смеетесь, Херри.

— Нисколько. Вы знаете, что такое “Tolle”?

— Понятия не имею.

— Это латынь. А слово “Tolle” переводится как “Возьми”!

— Ну да! — меня прошиб мелкий пот.

— А теперь самое главное, — он снова вцепился врукава моего свитера. — Что я должен взять, Катрин? Что именно?! И где?

Я пожала плечами.

— Ну откуда же я знаю…

— Вы знаете, Катрин. Вы должны знать.

— Почему?

— А почему вы вообще выбрали этот фрагмент? Только нацентральной доске таких деталей около семидесяти семи…

— Что вы говорите!

— Я могу воспроизвести их, я чувствую каждый…

— Значит, не очень чувствуете, — не удержалась я,но Херри-бой пропустил мою колкость мимо ушей.

— Вспомните, почему вы остановились именно на саранче?

Хороший вопрос.

— На какой саранче? Здесь же скорпионы, если зрение мнене изменяет….

— Катрин! Для этого нужно хоть немного знать Книгуоткровений. Пятая труба ангела возвещает о начале падения в бездну. А саранчанападает на каждого, кто не отмечен божьей печатью. В живописи ее изображенияразличны, Лукас ван Остреа прибег к такому ее воплощению…

— Скорпионы?

— Да. Почему вы выбрали их?

— Да нет, не их. Все дело в папе, в его тиаре и в еголице.

— А что в них особенного?

Да, Херри-бой, ты совсем оторвался от реальности, если ужсчитаешь, что в лице человека, пропитанного скорпионьим ядом, нет ничегоособенного…

— Вы достали меня бреднями о ключе, Херри… И мнепришлось напрячься…

— Вы знаете, где он?

— Нет. Где ключ, я не знаю… Но, кажется, знаю, гдезамок. И если вы действительно знаете латынь и перевели слово…

— Я знаю латынь. И перевел слово правильно.

— Так вот, это ваше латинское “Возьми!” можетотноситься не только к ключу, но и к замку. Смотрите.

Я снова взяла чистый лист и нарисовала лицо папы — теперь яне заботилась о сходстве, для меня была важна схема. В этот раз все получилосьгораздо лучше: во всяком случае, разорванный криком рот папы теперь ужеокончательно приобрел вид замочной скважины.

— Что скажете, Херри? — самодовольно спросила я.Херри взял листок с моим рисунком; пальцы его крупно дрожали.

— Похоже на замок?

— Поразительно… Поразительно, Катрин… Я знал, что вынайдете. Вы не могли не найти… Я был прав… О, как я был прав… Вы посланы мне…

— Не говорите чепухи, Херри, — прикрикнула я наэкзальтированного Херри-боя, и он немедленно заткнулся. И снова углубился визучение моих бумажек.

Я и сама была заинтригована. Ведь речь шла не о картине,которую следовало бояться, а всего лишь о головоломке, которую необходимо былоразгадать. И не такой уж трудной она оказалась.

— Я не понимаю только одного. Почему вы сами недодумались до этого, Херри?

— Я ждал вас. Мне нужны были вы, — совершенносерьезно сказал Херри-бой.

— Ладно, раз уж пошла такая пьянка… Не будемотвлекаться.

Я деловито собрала уже изрисованные листы. Теперь нужен ещеодин — обобщающий — лист. Следуя все той же схеме, я аккуратно перенесла нанего рот — замочную скважину, затейливый вензелек с латинскими буквами ипоместила это все в центр листа. Теперь оставалось скопировать линии с двухдосок, и план готов.

Это действительно был план; но прямоугольник оказался неодин (как мы с Херри решили в самом начале).

Два. Два прямоугольника, поставленные друг на друга.Вензелек оказался прилепленным сбоку. Закончив работу, я отодвинула листок инекоторое время любовалась делом рук своих.

— По-моему, здорово, Херри. Держите ваш план. Это то,что вы хотели? Теперь я могу быть свободна?

Я спросила это просто так, но Херри-бой не поддержал мой игривыйтон.

— Что значит — “свободна”? — настороженно спросилон.

— Я выполнила свою миссию, правда?

— А что я буду делать с этим? — беспомощно спросилХерри.

— Ну, откуда же я знаю? Я ведь не Кассандра. И даже невладелица гадального салона. Спросите об этом у вашего драгоценного ЛукасаУстрицы!

— Как? — он все воспринимал совершенно серьезно,бедняга!