– Около года назад, – тихо сказал он, – стали пропадать наши торговые суда.

– Может, их никто и не топил. Вам такое не приходило в голову?

– Первое, что я подумал. Океан есть океан. Бывают шторма. Корабли тонут. Люди гибнут… – Дхар помолчал. – Но не в таком количестве.

Темный ужас вбил гвоздь ей в затылок.

– В каком количестве?

– За последний год исчезло двадцать девять судов.

Она помотала головой – такое число в ней не умещалось. Двадцать девять. Дхар прав. Ни на какие шторма таких потерь не спишешь, тем более всего за год.

– Полгода назад, – рассказывал Дхар, – до Бадрикаш-Рамы дотащился сильно поврежденный корабль. Капитан доложил о нападении аннурских судов.

– Не сходится. Если бы мы собирались вас атаковать, неужто, как распоследние придурки, подняли бы «восходящее солнце»?

– Те суда нападали без флагов, но капитан в детстве учился у корабелов. Он узнал аннурскую работу. – Дхар долго смотрел в темноту, прежде чем договорить. – Еще через два месяца вернулся другой купец, тоже сильно потрепанный, и тоже рассказал о нападении аннурцев. «За Интарру!» Так кричали с палубы того корабля. За Интарру.

У Гвенны разболелась голова, глазницы будто спицами проткнули.

– Зачем вы мне все это рассказываете? Если думаете, что мы топили ваших, зачем вообще со мной разговаривать?

– Я считаю, что это судно и его команда в тех атаках неповинны.

Она все не могла понять.

– Вы только что сказали, что там были аннурцы.

– Не вы. Не этот корабль.

– Почему вы так решили?

Он помолчал.

– По глазам ваших моряков.

– Что у них не так с глазами?

– Они смотрели на меня, когда меня подняли на борт, глазами людей, впервые увидевших манджарского капитана. И еще, когда меня тащили в карцер, я слышал разговоры. Люди, топившие наши суда, говорили бы не так. – Он опять помолчал. – И ваш адмирал тоже. Он задает вопросы, которых не задал бы охотник на наших купцов.

Пока он это говорил, ее осенила новая мысль.

– Все это не объясняет, как вы оказались здесь. Мы, должно быть… где? В сотнях миль от прибрежных судоходных путей?

Дхар покивал:

– Торговые пути манджари не ограничиваются нашим западным побережьем.

– Где еще они проходят?

– Есть мелкие береговые поселки вдоль северо-западного выступа Менкидока.

Ей вспомнилась беседа с Килем в гостинице.

– Мне о них говорили.

– Кто говорил? – насторожился капитан.

– Не важно. Значит, поселения?

– Там обитают выходцы из нашей империи, но давние. Тех времен, когда она еще не была империей. Тогда произошел… как бы это сказать? Великий исход. На запад и на юг. Но у жителей тех поселков общие с нами язык и обычаи.

– А что они могут предложить купцам?

– Китовый жир. Плоды. Габбья.

– Габбья? – нахмурилась Гвенна на незнакомое слово.

– Звери-уродцы из глубины континента.

По коже, холодный, как предзимний дождь, потек холодок дурного предчувствия.

– Что же это за звери?

– Самые разные.

– Чудовища, – тихо сказала она.

– Действительно.

– И вы… их скупаете?

– Только для самых-самых богатых. Большая часть достается семье императрицы.

Гвенна все не могла взять на ум.

– Зачем манджарской правительнице менкидокские чудовища?

– Владеть таким – признак богатства. Вы видели имперский герб?

Она порылась в памяти: что-то наподобие крылатого льва.

– Нет…

– На нем габбья. Доставлен императрице много веков назад. Его кости скрыты в лабиринте под цитаделью Бадрикаш-Рамы.

– Там есть лабиринт? – Она тряхнула головой. – Ладно, не будем про лабиринт. Почему в Аннуре об этом не знают? Об этих габбья?

Дхар шевельнулся – наверное, пожал плечами.

– Наши страны разделяют горный хребет и пустыня. Торговли нет. Доверия нет.

– А те поселки в Менкидоке? Не они ли захватывали ваши суда?

– Среди прочего мне было поручено исследовать и этот вопрос. – Капитан нахмурил брови. – Но те разрознены. У них нет морского флота.

– Может, решили обзавестись? И похищали корабли по одному.

– Если так, вашему адмиралу следует остеречься. У него недостает людей на свой корабль и захваченный у нас.

– Недостает людей…

Ей снова увиделся разрыв «звездочки», брызги пламени посреди палубы «Зари». Двадцать один погибший, еще восемь не доживут до конца недели, и десяток раненых. Вспомнив об этом, она потеряла интерес к Менкидоку – как рукой сняло. Легкие теснило, словно кто-то сжимал их в кулаках.

– Это все надо было рассказать Джонону, – наконец выдавила она. – А не мне.

– Вашему адмиралу? Я говорил. Он мне не верит.

– Тут уж я точно ничем не помогу.

– Я скоро умру, – ответил он. – Вы, зная правду, сумеете ее сберечь.

У нее вырвался хриплый смешок.

– Беречь у меня не очень-то получается.

– Вы кеттрал? – Капитан склонил голову к плечу. – Я прав?

– Нет.

– Женщина на аннурском корабле, где команда и капитан – мужчины. Женщина столь искусная и отважная…

Отважная…

Ее затошнило от этого слова.

Однако Дхар протянул к ней открытую ладонь и накрыл сверху другой, тоже обращенной вверх.

– А это что за хрень? – спросила она.

– Раза, – ответил. – Почет от солдата солдату.

– Я не солдат. Не кеттрал…

Она прикрыла глаза, всей душой мечтая проснуться в другом мире, где можно было бы дышать. И открыла снова. Темнота никуда не делась, и зловоние карцера, и запах ее собственной крови. Тот же мир. Другого нет. Она снова закрыла глаза, привалилась затылком к переборке.

– Я ничто.

– Простите мне, если я вам не поверю, – ответил капитан.

19

– Рвоты пока не было? Это хорошо.

Рук поднял голову. Голова от движения закружилась, но через один-два удара сердца он сумел навести взгляд на склонившегося над ним человека. Высокий, голый по пояс, мускулистый, мужчина одной фигурой привлекал бы внимание, но Рука поразил цвет его кожи – темно-коричневый, почти черный.

– Баскиец! – вырвалось у него.

Пять лет назад в этом не было бы ничего удивительного. Выходцы из этой далекой страны занимали целый район Домбанга – Малый Баск. Большинство среди них составляли банкиры и торговцы, не один век игравшие важнейшую роль в жизни города. А потом случился переворот. В большинстве баскийцы проявили немалую дальновидность, сбежав до начала самых жестоких чисток. Большие семьи, кланы, целые кварталы исчезали за ночь: грузили все имущество на корабль, поднимали якорь и под всеми парусами устремлялись на родину предков, пока аннурцы не сомкнули кольцо блокады. Эти могли считать себя счастливчиками.

Оставшиеся – слишком упрямые или слишком бедные, чтобы оплатить морское плавание, – застряли в городе, который империя пыталась взять на измор. Когда начался голод, Домбанг принялся пожирать самое себя. Из аннурских военных и чиновников к тому времени мало кто остался в живых,