Взобравшись наконец на кормовую башню, она застала Джонона за разглядыванием палубы. Ему опалило мундир, на плече кровоточил основательный порез. Хлопала на ветру разорванная правая штанина. Либо он не из тех, кто прячется за спинами своих людей, либо в этом бою спрятаться было негде. Возможно, верно и первое, и второе. Ей было бы проще его ненавидеть, окажись он трусом или негодным командиром. А так оставалось ненавидеть за то, что он первым начал.

Поднимаясь на площадку надстройки, она держала спину прямо и не прятала глаз. Рахуд остановил ее в трех шагах от первого адмирала, и тот неторопливо обернулся, обвел ее глазами и плюнул в воду за кормой.

– Я вам говорил? – тихо спросил он. – Я вам приказывал не покидать каюты во время боевого столкновения?

Гвенна медленно выдохнула:

– Говорили, первый адмирал.

– А вы ослушались приказа.

– Я думала…

– На борту этого корабля думать – не ваше дело.

У нее кровь забилась в висках.

– Мы проигрывали сражение.

– Вы так полагаете? – Помолчав, он медленно покачал головой. – Нет, не проигрывали. Абордажная партия уже была на манджарском корабле, который вы решили утопить собственноручно. Убитые вашим снарядом должны были поддержать ее. Мы взяли бы не один, а два корабля, причем с меньшими потерями.

– Я не видела абордажной партии, адмирал, – вылупила глаза Гвенна.

– Разумеется, не видели. Им было приказано действовать скрытно.

У нее поплыла голова. С мачты открывался вид на палубы обоих кораблей. Она не заметила абордажной партии, но ведь сквозь дым и пламя…

– Мне стыдно за ущерб, который я нанесла нашей команде.

– Нашей команде? – Его зеленые глаза вспыхнули.

Джонон замахнулся почти внезапно.

Конечно, «почти» не значит «совсем». Гвенна не собиралась защищаться. Она бы с радостью приняла удар, но выучка всей жизни не испаряется от нескольких неудач. Тело действовало помимо мысли. Она перехватила ладонь адмирала в паре дюймов от своего лица, извернулась, выкрутила ему руку за спину, угрожая сломать, и только тогда остановилась. Никто не сдвинулся с места. Она уставилась на свои пальцы, сжимающие адмиральское запястье. Они не дрожали. Рука казалась сильной и уверенной – будто и не ее рука.

Потом теплая сталь коснулась ее шеи.

– Отпусти его, – тихо произнес Рахуд.

Она не враз сообразила, как это сделать. Незнакомые, чужие пальцы сжимались все крепче. Потом Джонон резким движением вырвался, и пальцы снова стали ее пальцами. Она уронила руку.

Первый помощник не отнимал клинка от горла Гвенны, пока Джонон рассматривал ее своими пронзительными глазами. Ненависть в них осталась – та же, что она увидела при первой встрече, но за ней появилось что-то новое: настороженность. Не так давно это стало бы поводом для гордости. Он наконец-то понял, что она опасна, и опасна не так, как солдат империи. А скорее как дикий зверь – неразумный, бешеный, с окровавленными клыками.

– Император, да воссияют дни ее жизни, настаивала на вашем участии в экспедиции, а я, в отличие от вас, выполняю приказы. Но это не значит, что я обязан смотреть на вас или позволять вам и впредь убивать моих людей. – Адмирал махнул Рахуду. – Уберите эту дрянь с моей палубы.

* * *

Первый день в карцере Гвенна провела с призраком Грустного Тима.

Он был одним из первых увиденных ею кеттрал. Именно он встречал новых кадетов, когда те с круглыми глазами, нетвердо держась на ногах, сходили на берег. Позже она узнала, что это не входило в его обязанности, он это делал не по приказу. Видит Хал, у него хватало других забот. Он был из самых уважаемых в Гнезде командиров с сотнями боевых вылетов. Ему бы к прибытию Гвенны заниматься тактикой или подготовкой оружия, а он сидел, раскинувшись в нарочно вынесенном на причал полотняном кресле, с бутылкой черного рома рядом и широкой ухмылкой на загорелом израненном лице.

– Добро пожаловать на Карш, несчастный сброд! – взревел он, когда моряки пришвартовали судно и первые новобранцы сошли на берег. – Я бы угостил вас ромом…

Он сделал добрый глоток из бутылки и поставил ее обратно на доски причала.

– Только мне говорили, что неприлично спаивать детишек младше десяти лет от роду. – Пожав плечами, он отхлебнул еще. – Все равно вы, придурки жалкие, еще до вечера задумаетесь, как бы слинять. До конца недели уж точно. Я пришел сказать вам одну вещь: так у всех поначалу бывает. У каждого, что бы ни твердили вам другие наставники. Я хочу дать вам один маленький совет…

Он поймал взгляд Гвенны и подмигнул ей.

– Не сдавайтесь!

«Грустным» Тима прозвали в шутку. На острове, где чуть не каждый был изранен, замучен, зол и одержим, Тим смеялся. И, в отличие от многих, почти не снимавших черной формы, Тим предпочитал захваченную в каком-то вылете смешную травяную юбочку. Он один устраивал на островах игры и состязания, да еще умудрялся вдохнуть в соревнование самых смертоносных в мире воинов дух легкомыслия. Он не раз среди ночи переплывал пролив, часами торчал в воде, поджидая пьяных кадетов, возвращавшихся лодками с Крючка. Непостижимо, когда он успевал готовиться к заданиям, но все его вылеты проходили успешно. Он подцеплял в них то новый шрам, то синяк, но каждый раз возвращался смеясь. Кроме последнего.

Гвенне тогда исполнилось четырнадцать. Когда птица Тима задержалась на день, никто не забеспокоился. Кеттрал задерживались часто и по самым разным причинам. Но когда без вестей прошла неделя, люди стали задумываться, а потом и заговорили. На десятый день пошли толки, не послать ли на поиски другую птицу. Лететь вызывались все крылья на Островах, даже ветераны, которые терпеть не могли Тимовых забав. Но отправить никого не успели, потому что Тим вернулся. Один, пилотом. Он потерял руку и очень много крови.

– Погибли, – сказал он, сползая со спины птицы; глаза у него были пустые. – Моего крыла больше нет.

Он тоже недолго протянул. На следующий день кадеты, наряженные на уборку казармы его крыла, нашли Тима в петле. На столе стояла пустая бутылка рома. Все постели были смяты, будто он спал в койках погибших товарищей.

Гвенну его самоубийство привело в бешенство. Не он ли, сукин сын, встретил их с корабля бодрым советом никогда не сдаваться? И какого хрена? Затянуть петлю на шее и повиснуть на стропилах – это не сдаваться? Ярость с годами остыла, но Гвенна так и не простила его. Так уходят слабаки. Хилые и трусливые.

Она и теперь так думала, но впервые начала понимать, почему он так поступил.

Не в чувстве вины