сторонам: англичанам – некоторое сохранение лица плюс компенсацию (недостаточную) за вложения Генриха VIII в Булонь; французам – свободу развязать новую войну против императора. Заключение окончательного соглашения затянули споры вокруг условий отхода англичан из Шотландии и точного количества артиллерийских орудий, которые следует оставить в Булони. Однако Булонский договор (24 марта 1550 года) не был полностью продиктован французами: они получили город за 400 000 крон (£133 333) – больше, чем хотел заплатить Генрих II. После этого военные обязательства Нортумберленда ограничились обороной Кале, гарнизон которого сам по себе требовал £25 000 в год сверх арендной платы города и таможенных пошлин на шерсть. Годом позже возобновление дружественных отношений между государствами увенчалось династическим браком с Францией и договором с Шотландией. Хотя планировавшийся брак Эдуарда с дочерью Генриха II так и не состоялся, соглашение компенсировала помолвка Марии Стюарт с дофином Франциском, когда ее перевезли во Францию в 1548 году[516].

Почему Нортумберленд пропагандировал чистый протестантизм, остается загадкой: наверное, им руководило что-то, кроме политической выгоды и покорности воле Эдуарда. Булонский договор снял дипломатическое давление, да и оно было лишь обстоятельством, а не причиной. На деле герцог не обладал познаниями в теологии, и его замечания по поводу реального присутствия Христа в Святых Дарах во время дебатов 1548 года проявили его индифферентность к тонкостям богословия. Однако после смерти Генриха VIII мессу в его доме не служили; епископом Глостером он назначил радикала Джона Хупера, а Джону Ноксу[517] позволил читать проповеди при дворе и предложил ему сан епископа Рочестера (октябрь 1552 года). Когда Нокс (который, кстати сказать, отказался от предложения) поставил под сомнение его веру, герцог пожаловался Сесилу: «Я двадцать лет придерживаюсь одной веры»[518]. Хотя, что он имел в виду, малопонятно, нет свидетельств, что герцог был нерелигиозен. Получивший образование, пригодное для воина, а не ученого, он, возможно, попал под обаяние рьяных протестантских активистов.

Однако вероятно, что существенными были и соображения общественного порядка. Рост населения, скудные урожаи, высокие цены, да и «потница»[519] в 1551 году погубили тысячи людей. Горя было много. Протестанты считали происходящее карой Божьей за промедление с Реформацией (католики придерживались противоположной точки зрения, но им затыкали рот). Так же как в сложных экономических условиях конца XIII – начала XIV века (да и в 1590-х годах), ответ землевладельцев был один – контролировать бедных, установив строгие моральные нормы[520]. Борьба с сексуальной распущенностью и с пивоварением шли рука об руку: варить и продавать эль было самым распространенным способом заработка для бедных в тяжелые времена – все, в чем нуждался народ, это скамья и немного эля. По этой причине парламент в 1552 году постановил, что пивные должны получать патент у мировых судей. Более того, инспекторы Сомерсета без официальных инструкций вместе с католическими ритуалами запрещали и народные обряды: церковное пиво, «пахотный понедельник» (Plough Monday – первый понедельник после Крещения), собрания, майские деревья (maypoles – украшенные столбы, вокруг которых танцуют 1 мая), «хокинг» и «хогнелс» (hocking, hognels – различные способы собирать деньги в приходские фонды) записали в «суеверия». Иными словами, образовался альянс сил протестантской Реформации с желанием укротить народные развлечения во имя общественного порядка. В посвященном Генриху VIII трактате «Рассуждение о суеверии» (A Discourse of Superstition) Чик поставил суеверия в один ряд с пьянством, похотью, венерическими болезнями и ведовством[521]. Взаимосвязь между «благочестивой дисциплиной» и общественным контролем нередко преувеличивали: было бы неразумно полагать, что Нортумберленд рассматривал протестантство в качестве орудия управления. Тем не менее взаимозависимость распространения эля, секса и суеверий имеет определенный смысл. Какие бы религиозные чувства ни испытывали местные магистраты, они начали осознавать, что протестантство, поставленное на службу общественному порядку, законным образом укрепляет последний.

Религиозные реформаторы тоже действовали конструктивно. Программы социального обеспечения в противовес благотворительным функциям церкви рассматривал Сен-Жермен в 1531 году, Кромвель со своим кругом советников в 1535–1536 годах, затем Нортумберленд и Сесил. Кромвель пытался ввести узаконенные меры контроля над ценами (этот замысел провалился), а парламентские проекты Сен-Жермена и Уильяма Маршалла предлагали специальный налог для финансирования поддержки неимущих и общественные работы на том основании, что государство должно обеспечивать занятость безработных, которые не могут найти работу самостоятельно. Парламент принял идею обязательных местных налогов в пользу бедных только в 1572 году, но в 1536-м гражданским властям и церковным старостам предоставили полномочия создавать добровольные фонды. Открытое нищенство запретили, а бродяги, не первый раз пойманные праздношатающимися, подлежали бичеванию кнутом и обрезанию ушей[522].

Закон о бродяжничестве (1547) потерпел полное фиаско: суровая статья закона, предусматривающая отдавать бродяг в рабство на два года, была явно непрактична. Однако в 1552 году парламент предпринял еще один шаг для облегчения положения бедных: в палату лордов внесли законопроект под названием «О налогах и налоговых ставках в пользу бедных и беспомощных людей». Поскольку это предложение получило неоднозначный прием, его заменили законопроектом, санкционировавшим еженедельный сбор пожертвований в церковных приходах с условием, что нежелающих жертвовать будет «убеждать» священник, а если и он не преуспеет, то епископ. К продвижению этого акта привлекли епископов Хупера и Ковердейла, и к концу парламентской сессии он прошел все необходимые этапы рассмотрения. Также законопроект поддержал Нортумберленд. В то же время Эдуард и Тайный совет вместе с группой лондонских олдерменов занимались созданием богаделен для сокращения нищенства и болезней в столице[523].

Теология тем не менее задавала тон, изгнанники из Швейцарии и Рейнских земель обладали особым влиянием. Ранее английская Реформация отражалась во множестве граней: лоллардизм; критика культа святых и почитания изображений; линия Эразма Роттердамского; оправдание одной верой и сакраментализм. Были возможны различные комбинации, но синтез, осуществленный при Сомерсете, был доктринально непоследовательным: изгнанники исправили положение вещей, склонив англичан эпохи правления Эдуарда к своему пониманию евхаристии и доктрины благодати, и установили основные принципы Реформации, которые были официально введены в обращение Елизаветой и Сесилом в 1559 году.

В группу реформаторов из Швейцарии и Рейнских земель входили Цвингли, Хаусшейн, Буцер, Буллингер и несколько человек из других стран: Петр Мартир (Пьетро Мариано, Италия), Джон Кальвин (Франция) и позже Теодор Беза (Франция). Теология приехавших в Англию Буцера и Петра Мартира содержала два постулата: верующие постигают присутствие Христа в Святых Дарах через веру, а спасение – это дар Господа верующим. Однако в швейцарско-рейнландском понимании спасение было предопределено. Господь знает своих «избранных», которые поднимаются в «условиях спасения» от предопределения к призванию свыше, оправданию, освящению и в итоге к прославлению. Многие люди, впоследствии ставшие теологами во времена Елизаветы, при Эдуарде учились, а при Марии находились в изгнании. Догмат о предопределении был главной идеей английского протестантства тех времен[524]. Буцера назначили профессором теологии королевской кафедры в Кембридже, где он приобрел исключительное влияние. Лекции Буцера собирали много студентов, а два его протеже стали впоследствии архиепископами Кентерберийскими – Мэтью Паркер и Эдмунд Гриндал.