В то время как у Иисуса молитва была вольным излиянием Его сокровенных чувств и стремлений, у Павла она, если говорить языком психологии, обезличена – часто, но не всегда. Он молится не сам. Молится дух в нем. «А как вы – сыны, то Бог послал в сердца ваши Духа Сына Своего, вопиющего: “Авва, Отче!”» (Гал. 4:6). В другом месте он взывает принятым Духом: «Авва, Отче!» (Рим. 8:15). В своей молитве он не чувствует уверенности: «Ибо мы не знаем, о чем молиться, как должно, но Сам Дух ходатайствует за нас воздыханиями неизреченными. Испытующий же сердца знает, какая мысль у Духа» (Рим. 8:26). Этот непонятный и обезличенный способ молитвы связан с говорением на языках, которое переживал апостол. Павлу знакома и молитва умом (1 Кор. 14:15). Лучше всего он пишет о своей троекратной молитве об освобождении от ангела сатаны и от эпилептических страданий (2 Кор. 12:8), и поразительный ответ призван смирить его в высшей мере: «Довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи» (2 Кор. 12:9). Часто в его молитвах звучит и глубокая радостная благодарность.

Бесспорно, такая молитва в значительной мере избавляет от страха. И все же иррациональные и механистические суррогаты не могут обрести возвышающую и освобождающую силу сердечной молитвы – такой, как у Иисуса.

О глоссолалии я говорю в монографии: «Психологическая расшифровка религиозной глоссолалии и автоматической криптографии»[359]. Да, Павел говорит о назидании, почерпнутом из этого состояния, настигавшего его довольно часто (1 Кор. 14:18), но нельзя признать, что она способна в сильной степени и надолго устранять страх. И ясно, почему эти абсурдные бормотания, несмотря на одобрение апостола, вскоре исчезли.

Религиозный экстаз, сколь бы велика ни была в определенных обстоятельствах его религиозная и этическая ценность – это, как и говорение языками, невротический симптом. Он оказал на Павла сильнейший эффект (см.: 2 Кор. 12:1). Экстаз, пережитый четырнадцать лет тому назад, апостол считает проявлением милости Господа (2 Кор. 12:1), он чувствует, что вознесен в рай, и это свидетельствует о высшем блаженстве. Но услышанные им «неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать» (2 Кор. 12:4), не несут в себе никакого внятного содержания; они явлены только в форме чувств. Такие переживания стоит расценивать как вторжения бессознательного, и в преодолении страха они ничего особенного Павлу не дали.

В моральном отношении Павел – искренний и чуткий ученик Христа, пусть его представления о вере часто весьма отличаются от евангельских. Любовь для него – солнце, лучи которого должны пронизывать небо и землю, человеческую душу и жизнь людей. Спасение исходит из любви Божией, как и милость Иисуса Христа. Поэтому и люди, дети Божии, только в любви достигают совершенства. Любовь больше веры и надежды (1 Кор. 13:13), а мы знаем, сколь огромное значение им придавал апостол. Любовь есть исполнение закона (Рим. 13:10). «Ибо во Христе Иисусе не имеет силы ни обрезание, ни необрезание, но вера, действующая любовью» (Гал. 5:6). Вайнель, тщательно изучивший слова Павла, восходящие к Иисусу, считает, что последнее высказывание противоречит учению апостола, но, тем не менее, Павел заимствует его как сокровенную суть учения Иисуса[360]. Риторика всей 13-й главы в Первом послании к Коринфянам показывает: апостол охвачен любовью, которая, как говорил Иисус, есть главная и всеобъемлющая заповедь.

Однако нравственность Павла не всегда остается на высоте Евангелия[361], и тень страха, изгнанная светом Иисуса, возвращается. В браке апостол видит лишь способ избежать блуда и распутства (1 Кор. 7:2, 1 Кор. 7:9). Он считает особой милостью то, что свободен от этой опасности и ему не нужно жениться (1 Кор. 7:7), ибо лучше остаться холостым, и не только из-за эсхатологических бедствий (1 Кор. 7:32), а по религиозным мотивам. «Незамужняя заботится о Господнем… а замужняя заботится о мирском, как угодить мужу» (1 Кор. 7:34). Столь суровая картина не имеет ничего общего с реальностью и с точки зрения социальной этики очень опасна. Только личное отвержение брака могло навеять апостолу столь жестокую и даже чудовищную мысль. Не будем касаться того, в какой степени она связана с истерией Павла и его «жалом в плоть» (2 Кор. 12:7), и того, как на нее повлияли сексуальная распущенность его времени и порожденный ею противовес – аскетика. Как бы там ни было, Павел отводит место для половой жизни в браке как противоядие разврату (1 Кор. 7:3), но и тут не может избежать противоречий в морали. «Жена же не властна над своим телом, но муж; равно и муж не властен над своим телом, но жена» (1 Кор. 7:4), – такая сексуальная покорность, даже если ее компенсировать властью над супругом, не соответствует высшим нравственным ценностям и по этическим стандартам наших дней жестока. Она указывает на очень низкую оценку брака, и тот легко может предстать в крайне неприятном свете. Сколь более чутко и мудро отзывался о браке Иисус!

Ни один специалист не будет отрицать, что за обесцениванием брака и похвалой целибату таился глубокий страх апостола. Даже в наши дни заметно: приверженцы Павла, которым трудно любить, часто не могут справиться с проблемой и рискуют пойти по наклонной к неврозу страха, если не обретут адекватную компенсацию в форме мощных сублимаций (1 Кор. 14:34 – интерполяция).

Презрение к браку связано с почти что женоненавистничеством, которое апостол проявляет в Первом послании к Коринфянам, однако это не относится к жизни общины (Прискилла – Рим. 16:3; Фива – Рим. 16:1; Мариам – Рим. 16:6). Как правило, женщины, с его точки зрения, не способны на возвышенные мысли и желают лишь угодить мужу (1 Кор. 7:34), быть славой мужа (1 Кор. 11:7), и еще они должны молчать в церкви (1 Кор. 14:34). Тем не менее в некоторых женщинах Павел прославил благочестие, благородство и готовность помочь. В этом его послания никак не способствовали успокоению стра ха.

Нам незачем более подробно рассматривать суждения апостола о собственности, государстве и гражданском обществе. Само его отношение – эсхатологический уклон и стремление разрешиться от плоти, – не позволило ему создать действенную социальную этику[362]. Беглого раба Павел просто посылает обратно к господину, советуя хозяину принять беглеца как христианина, с братской любовью (Флм. 1:12; Флм. 1:16). Кажется, проблема рабства его не интересует. Причина – отрицание им мира сего, и это не очень хорошо сочеталось с тем, что мир проникнут духом Иисуса[363].